Зелёная земля

вечной горсткой пылинок в луче золотом -

всё на свете пропитано ею,

и потом… тут же море – иначе-то как?

Его брызги на всех моих чистовиках:

сожалею, мой друг, сожалею!..

Среди праздников долгих и кратких забав

это Аттика, значит, хрустит на зубах,

чтобы, стало быть, не забывалось,

что пляши не пляши, дорогой древний грек,

но закончится и золотой этот век -

как бы музыка ни сомневалась!

Дорогой древний грек, это твой древний грех -

променять олимпийство на пару утех,

на весёлый пакетик орехов!

Вот и кончилась музыка, и поделом -

только Муза махнёт обветшалым крылом,

сев в автобус и тут же уехав…

И мелькнёт в облаках полуночный Господь,

и ты сложишь персты в небольшую щепоть -

для того чтобы взять из солонки

пару новых крупинок. Крестись не крестись,

прохрустишь всё равно свою жизнь… свою жисть -

пачкой чипсов, орешков, соломки…

16

…а серьёзно взглянуть – так о чём ни писать,

всё равно получается о небесах:

остальное, выходит, – пустое…

Шёл вчера из гостей, поднял голову: ба…

звёзды сами составились в слово «судьба» -

так случается… после застолья!

Я тяну и тяну серебристую нить,

не пытаясь уже ничего объяснить,

ибо мало чего понимаю.

Попытался тут было понять одну тварь -

божью тварь… да у нас очень разный словарь:

божья тварь оказалась немая.

Вообще, что касается тварей – я сам

склонен, как бы сказать, не всегда к словесам

и весьма нелюбезен порою -

если старый наш Хансен гудит поутру

жёлтой травокосилкой, я лучше умру,

чем спрошу: «Как дела? Как здоровье?»

Но садовник отнюдь не такой идиот,

чтоб стоять в ожиданьи, разинувши рот:

он стартует без предупрежденья -

я о нём уже знаю поболе, чем он:

про суставы, про сына, про новый пион,

про суставы, про сына, про деньги…

И стоит моё небо над нами, как щит,

и молчит моё небо, пока он трещит, -

лишь потом, уже при солнцепёке,

говорит, что садовник душа-человек,

что он здесь до зимы, а как выпадет снег -

он исчезнет – быть может, навеки…

17

…всё листал одну книгу (в надежде прочесть),

да наткнулся на совесть, а после – на честь,

и продвинуться дальше – не вышло.

И от книги – заброшенной где-то в траве -

ничего не осталось уже в голове,

кроме разве «написано пышно».

Всё написано пышно, за что ни возьмись,

и, как мышь, забивается бедная мысль

в бездну первой попавшейся щели:

мысль – она ведь боится такого всего

и, споткнувшись о первое встречное «О»,

ускользает и просит прощенья.

Мысль не пашет, не пишет и не говорит -

мысль кусты подстригает и тихо хандрит:

ни друзей у неё, ни знакомых…

А чуть ночь – так садится в саду на траву

и, вздохнув глубоко, отправляет в Москву

рой ютландских ночных насекомых.

Мысль – она ведь спартанка, затем и молчит,

прижимая к груди беззащитный свой щит -

сколько ты перед нею ни ахай.

Стиснет до крови губы – поди разожми,

и годами, веками стоит пред людьми,

и лисёнок у ней под рубахой.

Так истории Спарты как раз и гласят -

знать бы только, зачем мы воруем лисят

и потом не даём объяснений…

У меня всё нормально, не плачь обо мне,

просто я проживаю в такой вот стране -

иногда как-то слишком осенней…

18

…так, почти никаких не оставив следов

и почти никаких не дождавшись плодов,

просто «выйти на брег» – и, в ударе,

вдруг спасти сто медуз, возвратив их воде

(твёрдо зная о том, что медузы везде

признаются как вредные твари!).

Дай кому-нибудь жить – не торгуйся, а дай,

и за это получишь от Бога медаль

как «Спасатель медуз» – тоже титул!

Всё равно, как ты вносишь свой вклад и куда…

А медузы, мой друг, – так и так в них вода,

океан так и так бы их выпил.

И пойдёшь ты по брегу – медаль во всю грудь -

и, медалью пытаясь весь мир обмануть,

будешь гордо смотреть на сограждан.

А они пред тобою падут на песок,

восхищаючись, как ты далёк, и высок,

и красив, и спесив, и наряжен!

Тоже дело, конечно: ведь, как ни суди,

а медаль на груди есть медаль на груди -

лишь бы только поярче сияла!

И в далёком краю, вообще говоря,

получается, значит, ты прожил не зря,

да и сделал, пожалуй, немало.

Ибо смысл, как известно, в напрасном труде:

не суди себя по отношенью к воде,

к небесам и камням… постарайся

делать дело – пустое, но в поте лица:

и в медалях вернёшься в объятья Отца

ради жизни – хоть скучной, да райской!

19

…говорят, хорошо быть придворным шутом

и вести разговор как бы и не о том,

а на самом-то деле – об этом:

ведь о чём же ещё разговоры вести,

как не, скажем, о том, чтобы бремя нести -

бремя быть дураком и поэтом!

…чтобы бремя нести, чтобы время нести -

и, случайно замешкавшись где-то в пути,

обронить это самое время

прямо, скажем, в какой-нибудь бурный поток -

как роняют монетку, перчатку, платок:

огорчаясь, седея, старея,

но – смеша! Это просто – смешить королей:

чем ты немощней, тем королю веселей,

ибо сам он дитя без изъяна.

Он повесит тебя на шнурке золотом

раз пятнадцать, но сам же и снимет потом,

повинившись – возможно, не явно.

А затем, растопляючи вечности лёд,

принц прохожий к костям твоим тихо прильнёт

и шепнёт тебе: «Бедный мой Йорик!» -

и за это одно уже должность шута

всем другим должностям на земле не чета -

как бы опыт шута ни был горек!

Это ведь ничего, что я так хохочу?

Я успею ещё обратиться к врачу

за диагнозом (дескать, помешан) -

я покуда ещё не дошёл до черты,