Зеленые тени, Белый Кит

— Представьте себя на моем месте, — сказал я. — Возвращаюсь в отель. И по пути мне захотелось что-нибудь услышать, что угодно. Игру. И когда вы играете — уйти за угол и слушать.

Она положила пальцы на струны и замерла, зашевелив губами. Я ждал. Наконец она вздохнула, застонала. И вдруг закричала:

— Убирайся!

— Что?..

— Из-за тебя я разучилась играть! Смотри! Ты все испортил!

— Я только хотел сказать спасибо...

— Моей заднице! — закричала она. — Что за дубина, что за дурень! Занимайся своим делом! Своей работой! Оставь меня в покое! Ах, мои бедные пальчики загублены, загублены!

Она пристально посмотрела на них, затем бросила на меня яростный взгляд.

— Катись отсюда! — заорала она.

Я в отчаянии убежал за угол.

«Вот, — думал я, — добился своего! Благодарностью убил. Это про меня. Дурак, держал бы язык за зубами».

Я прислонился спиной к стене здания, сползая вниз. Должно быть, протекала минута.

«Пожалуйста, милая, — думал я, — ну же. Играй. Не для меня. Для себя. Забудь, что я сказал! Умоляю».

Я услышал несколько слабых, нерешительных шепотков арфы.

Опять пауза.

Потом, когда ветер задул снова, он принес звуки очень медленной мелодии.

Это была старинная песня, и я знал ее слова. Я пел их про себя.

Шагай легкой поступью под музыку,Не повреди нежных травинок,Жизнь проносится бурей,Как песок в часах.

«Да, — думал я, — продолжай».

Легко плыви в тени,Грейся лениво на солнышке,Благодари за жажду и утоление,За обеды, вино и женщин,Думай о том, что жизнь скоро пройдет,Ходи осторожно по клеверу,Чтоб не поранить ни одного любовника.Вот так уйди из жизни,Поприветствуй и отблагодариИ засыпай, когда все сделано.За этот сон дорого заплачено.

До чего же мудра эта женщина, думал я.

Шагай легкой поступью под музыку.

А я чуть не растоптал ее своими похвалами.

Чтоб не поранить ни одного любовника.

А она вся в синяках от моей доброй бездумности.

Но теперь песней, научившей меня большему, чем я мог высказать, она успокаивала себя.

Я ждал, пока она уверенно играла третий куплет, и только потом снова прошел мимо нее, приподняв шляпу.

Но ее глаза были закрыты, и она слушала то, что делали ее пальцы, перебирая струны, как нежные пальчики молодой девушки, которая впервые познала дождь и подставляет ладони под его прозрачные струи.

Она продолжала, нисколько не беспокоясь, потом слишком беспокоясь, а потом ровно столько, сколько нужно.

Ее губы были чуть поджаты.

«На волосок от гибели, — подумал я. — Еще бы чуть-чуть...»

Я оставил их, двух подруг, встретившихся на улице, — ее и арфу. И побежал в отель, чтобы поблагодарить ее единственным известным мне способом — делать свою работу, причем на отлично.

Но по дороге заглянул в паб «Четыре провинции».

Под музыку по-прежнему шагали легкой поступью, и по клеверу ходили осторожно, и ни одного любовника не поранили, когда я распахнул дверь в поисках того человека, чью руку мне хотелось бы пожать больше всего.

ГЛАВА 22

Так оно и продолжалось. День за днем я загарпунивал и свежевал Кита, перечитывал Марка Аврелия и восхищался его самоубийством. Потом каждый вечер садился в такси и отправлялся обсуждать свою дневную восьмистраничную норму сценария с человеком, который слезал с женщин только для того, чтобы скакать за гончими псами. Затем каждую полночь, готовый окунуться в проливной дождь и возвратиться в отель «Ройял хайберниен», я будил килкокскую телефонистку и просил соединить с самым теплым в городе, хоть и совершенно необогреваемым местом.

— Паб Гебера Финна? — кричал я в трубку, когда меня соединяли. — Майк у вас? Попросите, чтобы он приехал за мной.

Перед моим мысленным взором возникает картина: местные парни выстроились у бара-баррикады и глядятся в щербатое зеркало, как в замерзший пруд, погруженные под его великолепный лед. Слышно, как Гебер Финн зовет нараспев Майка, а тот отзывается:

— Все, одна нога здесь, другая там!

Из прежнего опыта я знаю, что процесс, именуемый «одна здесь, другая там», вовсе не душераздирающий, не оскорбляющий достоинства и не рвущий кружев беседы, искусно, с замиранием сердца сплетенных в пабе «У Финна». Скорее это медленный отрыв, степенный поклон, когда центр тяжести дипломатично смещается в дальний, пустующий конец зала, где одиноко мается забытая всеми дверь.

По моим расчетам, большая часть полночного пути — через паб Гебера Финна — отнимала у Майка полчаса. Меньшая — от паба до дома, где я его дожидался, — минут пять.

Так было и поздней февральской ночью перед Великим постом, когда я позвонил и стал ждать.