Земли Теней

— Зачем ты тратишь на нее Звездную Кровь? — с холодным недоумением поинтересовался голос. — Она предала нас по собственной воле, и кара Той-Кто-Закон настигла ее. Пусть умрет, так будет лучше для всех. Или ты сам хочешь сломать ей шею?

Я не стал отвечать ему. Несмотря на предательство, сейчас я не испытывал к Юки никакой ненависти, только жалость. Она была ребенком своего мира, хитрым и коварным, отчаянно пытающимся выжить. Да, она продала меня и может продать снова, если я приведу ее во фригольд, однако должен же быть какой-то выход! При мысли о том, что нужно оставить ее умирать или вообще прикончить, внутри поднималась жаркая волна протеста. Шестое чувство подсказывало, что поступать так нельзя, это неправильно!

Дело было даже не в самой Юки, Семечке или тайне Белого Дьявола. Меня невероятно злило, что голос вмешивается в мои действия, и чем дальше, тем больше. Если раньше он сидел тихо, присматривался и помогал советами, то с момента драки во фригольде начал понемногу отвоевывать себе власть, продолжил это в Домене кел-леди, возле Сияющего Столпа и закончил совсем недавно — в хофе Народа Теней. В итоге мы пришли к тому, что он приказывал — а я выполнял, или же он все делал сам, и оттого я уже толком не понимал, кому принадлежит это тело и кто из нас принимает решения?! Мой спутник поступал, как считал нужным, вообще не считаясь со мной, и, хотя это было эффективно и спасало нам жизнь, его действия в корне ломали мою жизнь. А это именно МОЯ жизнь и МОЕ тело. Даже если он — Истинный, Белый Дьявол, бессмертный злой дух Кел Аммос или бог знает кто еще, какое право он имеет решать за МЕНЯ? Это ведь голос вынудил меня взять с Юки клятву, пообещав ее убить в случае разглашения тайны. Но я не собирался убивать девушку. Я не хотел ее убивать и не хотел, чтобы она умирала. Достаточно, черт возьми, смертей!

— Вы подобны Кел в своей слабости

, — отреагировал голос. — Вы калеки, которым нужны палки там, где нужно встать и идти! Зачем ты цепляешься за то, что лишнее, ювейн? Сбрось ее тело в Черную Пасть и забудь, она бы поступила именно так!

Он был прав в своей безжалостной логике: сохранение тайны прежде всего, от лишних свидетелей нужно избавляться. Но я не собирался следовать навязанной извне парадигме. Переступить через себя можно, но за первым разом последуют другие. После скольких я превращусь в такое же бесчувственное чудовище? Или вообще в бессильного наблюдателя в собственном теле, которое он приберет к рукам, окончательно сломав и подстроив под свои нужды мою личность? А после скольких придет мой черед стать ненужным свидетелем, который слишком много знает? Я не сомневался, что голос избавится от меня с легкостью, безо всяких сантиментов, и не собирался ему в этом помогать! Поэтому ответил яростной мыслью, эмоцией, эмпатическим всплеском:

— НЕТ. По-твоему — НЕ БУДЕТ.

Голосу не понравился мой ответ. Счел он его слабостью или глупостью — не столь важно, важнее было другое: его воля вдруг окрепла, с ужасающей мощью вдвигаясь в меня. Голос пытался овладеть моим телом, напирая изнутри, и я с ужасом ощутил, что у древней сущности это получается, он вытесняет меня из собственного тела, мои руки начинают двигаться помимо моей воли! Несомненно, Белый Дьявол был несравненно опытнее меня в управление «сосудом», но все же организм пока принадлежал именно мне, и я приложил все усилия, мысленные и физические, чтобы не отдать его.

Это было страшно. Мы боролись, мы сцепились, как два зверя, и мое тело застыло каменной статуей, напряженное до предела.

— Если ты хочешь оставить руки чистыми, я могу сделать все сам. Дай мне тело, и я сдержу твою клятву…

Мои пальцы, дрожа, проползли по ключице, обхватили тонкую шею Юки, вторая ладонь легла на затылок. Я знал, чего он хочет, — одно резкое движение — и шейные позвонки девушки будут сломаны, — и боролся изо всех сил, не давая голосу этого сделать.

— Ювейн, зачем ты хочешь сохранить ей жизнь?!

Воля Белого Дьявола была сильнее, он давил, но я не сдавался. Я знал, что его можно остановить! Потому что когда-то он и подобные ему проиграли и были уничтожены — и, возможно, именно потому, что они перестали понимать, почему я хотел сохранить жизнь Юки. В памяти, где я отчаянно искал формулировку тому невыраженному, что чувствовал, на что опирался, неожиданно всплыла картина: