– Говорят, им полностью ушатали систему репарации.
Гудвин прищурился, глядя в сплетение ветвей. Там мелькали человеческие тела. Не совсем человеческие, если уж придерживаться математической точности. Между геномом человека и шимпанзе разница около двух процентов. Если смотреть на чистую последовательность ДНК, то различие землян с филлеанами составляло не более половины процента. Больше, чем у Homo sapiens sapiens с неандертальцами? Меньше? Гудвин не помнил. Можно было бы спросить у доктора Борового, но зачем? Люди охотились на неандертальцев. Люди поедали неандертальцев. И даже скрещивались с неандертальцами. Гудвин почесал потеющий под пробковым (хорошая пластоцитовая имитация, разумеется) шлемом затылок и громко хмыкнул. Интересно, как – сначала скрещивались, а потом ели? Впрочем, нет, нелогично. Откуда бы тогда в современных хомосапиенсах взялись неандертальские гены? И даже конкретней, откуда бы они тогда взялись в Манише? Впрочем, да, достижения ретроклонирования…
Он оглянулся на Манишу. Девушка сидела на толстой сухой ветке местного растения и болтала ногами. Вокруг простиралась саванна, желто-серая, пыльная, поросшая высокой травой. Монотонность нарушали лишь кряжистые, полумертвые от засухи деревца, растущие небольшими группками, и один гигант с непомерно развитой кроной – гнездо колонии. Дерево, которое облюбовала Маниша, вполне могло оказаться колючим или ядовитым, или даже хищным. Следовало бы отругать трансу и стащить ее с этого древокактуса, но мистер Гудвин залюбовался голыми загорелыми коленками. Коленки, локти, грудь – все в Манише было совершенно. И, разумеется, выбивающаяся из-под колониального шлема рыжая грива. Как у неандертальцев.
Маниша, заметив его взгляд, улыбнулась улыбкой довольной кошки, зевнула, обнажив белые мелкие зубки, и обернулась к Боровому.
– Как интересно. Систему репарации, говорите? А что это такое?
Первую фразу она произнесла с таким видом, как будто готова была обсуждать все хитрости генной инженерии, а вторую – с выражением абсолютной простушки. Этим и подкупала. Всех мужчин подряд. Вот и Боровой, мускулистый загорелый красавец (наверняка результаты пластики и геномоделирования), глуповато распахнул рот, отчего его краса несколько поувяла.
Откашлявшись, ветеринар взял себя в руки (фигурально, фигурально, напомнил себе мистер Гудвин, хотя черт его знает, что он там делает ночами в своем спальном мешке, каким фантазиям с участием рыжеволосой неандерталки предается) и хрипло заявил:
– Ну, эээ… система починки генов.
– Генов?
Мистер Гудвин внутренне расхохотался. Естественно, Маниша знала, что такое гены. Все это было вложено в ее нейральную программу, это и еще многое. Но наивную туповатость она изображала просто отменно. На сей раз, чтобы повеселить его, Гудвина. Хозяина. Хоть порой доводила этим до белого каления.
– Гены… ДНК… Субстанция, отвечающая за наследственность, – проблеял Боровой.
«Если она сейчас спросит, что такое наследственность, я задам ей вечером хорошенькую трепку. Нельзя же так издеваться над натуралами. Есть в этом какое-то нарушение субординации».
Хотя трансы, конечно, подчинялись только Хозяевам, и Маниша не обязана была любезничать с Боровым, но должны же соблюдаться хоть какие-то границы приличий?
– А я думала, за наследственность отвечают перчики и киски, – протянула Маниша и захлопала длиннющими темными ресницами.
Волосы рыжие, ресницы темные – так значилось в заказе Гудвина в его карточке трансгена. Маниша соответствовала всем стандартам, ее красота, ее сексуальные навыки и ее нейтральная программа были совершенны, но вот этот троллинг…