Земля

Пока Мултановский, поджав синие губы, задумчиво качал головой, Шелконогов, которого после обидного эпитета “пездюк” я записал в недоброжелатели, вдруг сказал:

– Володь, а ты машину водишь?

– Нет, – сказал я.

– Жаль, – ответил Шелконогов. – Я бы тебя взял к себе на катафалк. Хотя лавэ у меня немного.

– Спасибо, – я устыдился своего голоса, дрогнувшего от признательности.

– Я вот то же самое Володьке говорил, – оживился Чернаков. – Что взять-то не проблема. Денег лишних нет. Это ж надо кому-то зарплату урезать…

Мултановский наверняка не ожидал такого поворота. Выглядеть неблагодарным ему не хотелось:

– Владимир, ты же в стройбате служил, если я не путаю? Специальность у тебя какая? У меня есть, в принципе, место сварщика…

– Я копал только, – безнадёжно вздохнул я.

Шелконогов требовательно глянул на Мултановского:

– Андрей Викторович, не еби муму, приткни пацана к Пенушкину копщиком. Он же ясно сказал – денег чуть собрать на обратную дорогу. Жалко, что ли?

– Мне не жалко! – возразил сварливо Мултановский. – Просто надо хоть на шаг дальше собственного носа видеть! Никита, когда узнает, будет очень недоволен. А это означает раздрай в наших рядах! За Никиту по-любому впишется Валера…

– Бабка за дедку, – сказал Шелконогов, – жучка за внучку.

– Именно! – у Мултановского мелко задёргалось веко. – Сейчас трудный период, нужно быть вместе. Время меняется не в лучшую сторону… Есть листочек? – огляделся. – Я тебе, Владимир, номерок запишу, позвонишь завтра Пенушкину и договоришься с ним. Скажешь, что я лично попросил.

– Вот, – Чернаков сунул Мултановскому четвертинку бумаги. Подмигнул мне. – Сечёшь? Между своими пацанами всё решается.

Мултановский полистал меню в телефоне. Потом размашисто записал номер, протянул мне плотную четвертинку:

– Только постарайся, чтоб тебя было не видно и не слышно.

Шелконогов поморщился:

– Да кто его там увидит-то? Он что, диктором на телевидение?

Я только и смог, что пробормотать:

– Спасибо, Андрей Викторович.

– Но у меня вопрос, – Шелконогов резко повернулся ко мне. – Как ты Никиту отпиздить смог? Я реально не понимаю!

– Да я и не отпиздил, – смущённо сказал я, сунув заветный листочек в карман. – Скорее, наоборот. Он меня пожалел.

– Не прибедняйся, хватка у тебя, как у киборга! – Мултановский скривился. – Подковы гнуть такими лапищами!

Шелконогов решительно сдвинул упаковки с соком в сторону, упёрся локтем в стол:

– Ща проверим! А ну, давай поборемся!

– Армрестлинг! – обрадовался развлечению Чернаков. – Проиграешь же, Димон, я на Володьку ставлю…

– Давайте без соревнований, – устало попросил нас Мултановский. Налил в стаканчик виски. – Как дети малые…

Я бы с удовольствием последовал его просьбе, но Шелконогов продолжал сидеть и всем видом упрямо требовал поединка. Я послушно уселся напротив. Шершавые цепкие пальцы впились в мою ладонь. Шелконогов подобрался, напрягся.

– Погоди, – Чернаков ходил кругами. – Ты уже Володьке руку чуть набок завалил, а надо, чтоб ровненько стояло, – он заботливо поправил наши сцепленные кисти и для надёжности положил сверху ладонь. – По моей команде…

Глаза Шелконогова превратились в узкие, свирепые щёлочки, закостились скулы.

– Три… Шестнадцать! – проорал Чернаков.

Внутри Шелконогова будто выстрелила энергетическая пружина. Заскрипел стол, на пол полетела упаковка с соком, посыпались стаканчики. И прежде чем я подумал, что лучше бы мне проиграть, впечатал кулак кряхтящего от натуги Шелконогова в крышку стола.

– Я ж тебе говорил, Димон! – расслабленно сказал Чернаков. – Он здоровущий! И кость вдобавок тяжёлая, прям как у Никитоса.

Шелконогов обратил ко мне помутневшее горячее лицо:

– Ещё раз!

Я снова сел за стол. Сцепились. Шелконогов обрушился, навалился всем туловищем. В глазах его, диких, как у кота, плавилось бешенство, под напрягшейся кожей ходили желваки. Я с полминуты удерживал яростный напор его слабеющей руки, а потом выкрикнул примирительно:

– Предлагаю ничью! – и первым высвободил руку.

– Ещё! – настырно повторил Шелконогов.

– Ну хватит вам! – с раздражением в голосе произнёс Мултановский. – Насвинячили вроде предостаточно, борцуны, – и брезгливо уронил несколько салфеток в лужу апельсинового сока. Они даже не размокли, а растаяли, словно были из снега.

Я заметил, что под столом валяется четвертинка бумаги, очень похожая на ту, что передал мне Мултановский. Поднял её, но размашистого номера не увидел. Вместо него глаз наткнулся на отпечатанные жирным шрифтом слова, показавшиеся мне жутковато-нелепыми: “Иисус № 43”.

С недоумением я развернул лист. Пыльный след подошвы шёл через бухгалтерскую экселевскую таблицу: “Голубок”, “Бант малый”, “Бант большой”, “Ангел малый”, “Ангел большой”, “Крест средний ажурный № 63”, “Крест узкий с распятием № 64”, “Крест № 82 с распятием и вензелем”, “Роза в руке”, “Свеча № 20”, “Свеча № 40”, “Свеча № 60”.

Это был тот самый листок со списком фурнитуры для гробов. А номер Пенушкина был записан с обратной стороны.

Я поднял голову и увидел Шелконогова. Он постоял передо мной, а затем несильно, двумя пальцами, смазал меня по подбородку: