Земля

Но безоговорочно соглашусь, что “поют” кладбища в сути об одном и том же, но разными голосами: память о мёртвом сильнее памяти о прошлом; единственная территория, где мы по-настоящему живём, – это люди, на которых мы излучали своё бытие; уходя, они забирают в могилу и наши частицы. Мы ежедневно исчезаем в наших мертвецах, умираем в них. Чем больше было излучения, тем горше ощущение потери, ведь хороним не покойника (его по метафизическому счёту невозможно похоронить, он уже по другую сторону реальности), а самих себя. Поэтому и кладбище бывает только наше, а не чьё-то. Нам кажется, что памятью мы как бы воскрешаем мёртвого, но по сути пытаемся удержать собственную ускользнувшую тень. Выуживая силой переживаний кладбищенского призрака из могилы, не возвращаем его к жизни и сами не становимся живее, а лишь налаживаем внутренний диалог со смертью. Продолжая ментально опылять собой мертвецов, год за годом исчерпываемся в них, подготавливая окончательный переход в небытие.

Так прокажённый в тюремной камере выбрасывает за решётку отвалившиеся куски своей плоти и называет это постепенным побегом…

*****

– Дорогой, у меня создалось впечатление, что ты и не рад вовсе, – произнесла с укоризной Алина. Потопала сапожками, стряхивая на половик налипший к каблукам снег. – Вчера вечером в телефоне ты звучал куда бодрее, я даже порадовалась за тебя. А сегодня ты уже транслируешь какую-то ипохондрическую чушь!..

Я помог ей снять косматую розовую шубку. Прежде я такой у Алины не видел, значит, она выгуливала очередную обновку. Цвет показался мне нарочитым и тревожным, будто изначально белый мех зачем-то вываляли в крови животины, с которой шубу и содрали.

– Ну а чему радоваться? – спросил я.

Это была уже вторая наша встреча с момента, когда Алина словно бы нехотя призналась себе и мне, что мы вроде как “пара”. Первая радость за минувшие сутки поулеглась, и появилась возможность задуматься над невесёлым “приданым”. Я по-прежнему не знал, что с братом. Печалило, что в мастерской у Чернакова я скоропалительно и нелепо нивелировал все свои заслуги перед похоронным товариществом, получив, в общем-то, не синекуру, а брезгливую подачку. Да и сама перспектива моей грядущей работы тоже не прибавляла бодрости. Одно дело появляться на кладбище пару раз в году и совершенно другое – проводить там пять или даже шесть дней в неделю.

– Я только не поняла, кем тебя берут? – Алина коснулась моей щеки прохладным ртом. Сдобно и нежно повеяло её парфюмом. – Прикинь, дорогой, как было бы круто, если бы Мултановский поставил тебя заведующим. Мечта! Или директором? Нет, директор – это в крематории, я запуталась…

– Там есть кому руководить, – сказал я.

– Что значит – есть кому?! Ты круче! Они вообще тебя должны на руках носить! А кто начальство сейчас?

– Да Пенушкин. Не уверен, что ты его знаешь.

– Меньше чем на должность администратора не соглашайся, – строго сказала. – И не вздумай браться за какую-нибудь разнорабочую херню! Ты меня понял?

Я на ходу сообразил, что насчёт пожалованной мне вакансии землекопа лучше сейчас не распространяться. Вместо этого расторопно кивнул:

– Разумеется!

– Завтра выходишь на работу?

– Вроде да. Пока предварительно договорились. – И поспешно добавил: – По большому счёту, лишь бы платили нормально, – мне показалось, что это звучит по-взрослому рассудительно.

– Подход, конечно, разумный, – согласилась Алина, – но сейчас важнее перспектива.

– А ты не на машине, что ли? – я неуклюже сменил тему.

– Не-а. Сдала в сервис. Стекло новое поставить.

– Я так и подумал, что ты пешком шла. Тушь чуть потекла, ладони холодные, губы. Чего не позвонила? Я бы тебя встретил.

– Всё верно, мистер Холмс. Но прошлась я, может, метров триста, а вообще меня подвезли. К ночи подморозило…

– А кто подвёз?

Спросил без подвоха, но Алина устало поморщилась:

– Не превращайся только, ради бога, в Никиту! Он вечно задалбывал: кто, что? Знакомый один подбросил, какая разница?..

– Да я просто… – сказал и с унынием подумал, что тень Никиты окончательно сделалась отрицательным мерилом как всего дурного, так и хорошего. И самое обидное, что сравнение никогда уже не сложится в мою пользу – я буду или не дотягивать до братовых высот, или, наоборот, соответствовать худшим его качествам…

Посреди печальных мыслей я заметил на безымянном пальце Алины искорки “чёрного лебедя”, и сердце окатило тёплой волной. Алина поймала мой умилённый взгляд и сказала с улыбкой:

– Ношу, как видишь! – привстала на носочки, прошлась по комнате, пародируя балетные па. Затем повернулась, положив мне на плечи руки: – Что за внезапный приступ декаданса овладел тобой? Какие ещё поезда вечности?

Предплечья её заголились. Я осторожно коснулся языком свежей татуировки в виде рваного укуса. На вкус, на ощупь контуры были как засохшие нитки.

– Шероховатая почему-то… – удивился.

– Заживает, – Алина натянула рукав. – Не облизывай её…

– Не буду, – вздохнул. – Я сказал, что кладбище похоже на перрон, с которого поезда отбывают в вечность.