Земные и небесные странствия поэта

И тронула их камышовыми, предивными, чудотворными, чародейными перстами,

Как трогала новорожденное Дитя перламутровыми, жемчужными, бессонными

перстами.

И от Ея жемчужных, родильных, кормильных перстов дотоле изумрудные дубравы зазолотились

в одну ночь всеблагодарно…

И посыпались летуче, тягуче повально серебро да злато…

Матерь!.. Мати!..

Сколько ж выпало Тебе блаженно странствовать, скитаться,

Чтобы все дубравы на Руси златым огнем затеплить, зажечь, аки лампады, свечи величальные, венчальные…

…Я вышел из машины где-то в любимом моем суздальском ополье.

И тут вдруг почувствовал острую, молниеносную боль в левом плече…

Я испуганно поглядел на бескрайнее, пустынное поле: вдруг это инфаркт? И кто поможет в поле необъятном безлюдном?.. О Боже!..

И я глядел, задыхаясь, маясь новою стреловидной болью, уже не душевной, а плотской, — на неоглядные поля и думал о неуютности, необжитости русских равнин…

И о том, что русский человек из-за этих бесконечных, монотонных, неумолимых, звероватых просторов, равнин, холмов и лесов — самый одинокий, затерянный человек в мире…

И я впервые подумал о том, что великие русские излюбленные наши дали и хляби глушат, развеивают всякую нашу любовь друг к другу…

Как лютые северные ветры необоримо погашают маленькую свечу этой любви в бедной руке…

А русский человек на этом вечном необъятном ветру сам, в одиночку, истово ищет свою тропу, свою — только ему открывающуюся истину! — и это алчное, гордое стремленье к “последней истине” превышает простую, инстинктивную любовь к своим кровным братьям — в отличие от других народов, которые любовь к “своим” ставят выше морали и даже выше любви к Богу…

И сколько же нас, русских, должно на этой необъятной равнине остаться, чтобы мы, наконец, полюбили беззаветно друг друга, учуяв ужас полного исчезновения земного? А?..

И потому Руси нужен Царь-батюшка или лютый Тиран…

В Царе-отце мы любим друг друга, а Тиран заставляет нас любить друг друга…

Да…

…Но я стою в пустынном поле, маясь, рушась от боли, — и кто поможет?

И кого тут звать на помощь в равнодушном поле, поле, поле? В глухом народе?..

А на Руси крик доносится, как шепот, а шепот, как немота…

Только Господь тут поможет…

О Боже, помоги!.. Не дай сгинуть в поле…

…Но потом боль ушла, и я вдруг понял, что меня пронзила, просквозила древняя, дотатарская Золотая Игла-Стрела!..

Золотая Стрела любви к своему народу…

Это Святокнязь Владимир Креститель эту стрелу послал во всякую русскую душу, и доселе летит, трепещет Она!..

О Боже! Да?.. Да!..

И нет нигде на земле для тебя таких щемящих золотых лесов, и холмов, и равнин…

И вот сама Богоблаженная Богородица нынче бродит, покоится, нежится, дышит, как некогда на святом Афоне дышала очарованно Она, в этих чудотворных, златых борах, лесах и тихо навещает, как больных в больнице, еще не вымершие, еще живые, еще трепещущие русские мои деревеньки-свечечки.

Много их еще осталось, и везде ждут Её.

И только на Неё, на Вечную Матерь, надеются, уповают, знают…

Я вернулся в машину и поехал дальше по глубинной, нутряной, седой Святой Руси, и видел много подкошенных, пианых мужей в траве некошеной, и в полях брошеных, от которых веяло пустыней и неоглядным близким голодом, голодом, который уже давно бродил по Руси Перестройки и о котором молчали новые, повально сытые, глухие властители Руси… Они-то слепо сыты…

И только везде вырубали, убивали леса-кормильцы, и везде гудели адово, убиенно лесопилки. И леса с земли русской упадали — уходили, уводили, угоняли леса лесные убийцы…

И скоро, скоро убьют, вынут все леса, и негде будет бродить Богородице с омофором Ея…

Да!..

Ах, братья мои, ретивые лесогубители прыткие!..

Когда побьете, порубите все леса и продадите их на Запад, то опять в гражданской, голодной резне-войне, на лысых неоглядных вырубках будете опять рубить друг друга? Да?..

А мне всегда в ночи спиленные деревья — особенно там, где прошла пила и белый смертельный срез, круг оставила, — эти светящиеся круги в ночи кажутся бледными, немыми, русскими, человечьими лицами, в смертном ужасе застывшими…

И зачем эти лица-кругляки мы продаем?..

Чтобы не видеть и не стыдиться?..

Чтобы вслед за ними не убиться?..

О, если бы деревья умели кричать — над Россией стоял бы непереносимый, древесный, миллионный вопль-крик-стон!..

Да!..

Но!

О Боже!..

Но и эта святая, полевая, избяная, деревенская, колодезная, дикая, журавлиная разруха деревень, и городков, и селений — такая мне родная! слезная! сладкая! живая!..

Как больная, надышавшаяся смертного дыма матерь… мама…

А сытые, розовые домики американские и европейские мне кажутся сонными, мертвыми, усопшими, чужими, “теплохладными”, как в Апокалипсисе…

Но одиноко слезно полноводно мне во поле одиноком… но есть хочется…

И вот тут я увидел большое, матово серебристое озеро и избы вокруг него…

И такой пустынной, целебной, дочеловечьей красотой веяло от него, что остановил я машину и пошел к озеру…

Я был с детстве рыбаком, и всегда у меня в багажнике машины лежал спиннинг, и часто вспоминал я ту корзину-ловушку, полную форелей, в том далеком фан-ягнобском водопаде…