К назначенному времени сенаторы собрались в Курии Юлия Цезаря. Отсутствовали единицы, кто умер или был при смерти, или находился далеко за пределами Рима. В ожидании императора все вполголоса приветствовали друг друга, обменивались новостями — плохими и хорошими, коих набралось немало. Когда приходилось упоминать императора, с осторожностью оглядывались, но рассказать что-либо новенькое о нём хотелось многим. Например, что за обедом предпочитал жареное мясо и любил крепкое вино, как простолюдин. Когда болел, не звал врачей, лечил себя сам, доверял лечению голодом. Однажды едва не заморил себя до смерти. Ходила молва, что Аврелиан не дарил жене дорогих тканей и украшений, отказывал в покупке шёлковых одежд. Недавно, когда она пожелала купить фиолетовое шелковое платье, не позволил, но сказал:
— Цена соответствует весу платья в золоте, а это не по карману даже властителю Римской империи!
У себя в доме он, оказывается, не пользовался посудой из золота, а серебряные чаши и блюда имели небольшой вес.
Противостояние Сената и римских императоров началось с Октавиана Августа, два столетия назад до Аврелиана. Произошло это благодаря титулу
— Отцы-сенаторы, я знаю, какое прекрасное государство Рим создали наши предки. Я знаю, какую роль при этом играл Сенат. И я также знаю, что древностью и поступками предков римлянам следует восхищаться, но помните, что вы молились вместе с римским народом, чтобы боги ниспослали Риму хорошего императора. И вот случилось по воле богов — я ваш император! Поэтому вам остаётся смириться с тем, какой император у вас теперь есть, и даже больше — не мешать мне исполнять свои обязанности! Ну а если кто будет недовольным мной, тогда или боритесь против меня, либо приспосабливайтесь.
Двери в Курию широко распахнулись. На пороге появился Аврелиан, как подобает властителю Рима, — в шитой золотом пурпурной мантии и в сопровождении двух гвардейцев в красных туниках поверх бронзовых доспехов и при мечах. Некоторые сенаторы, кто уже видел Аврелиана, заметили усталость на лице. Все поднялись с мест, раздались рукоплескания, возгласы:
— Аве, Аврелиан!
— О, здравствуй Божественный Цезарь!
— Приветствуем тебя, император! Да даруют тебе боги бессмертие!
Стража прикрыла двери. Аврелиан прошёл к консульскому креслу, откровенно сияющему золотом. По сторонам встали оба гвардейца.
Император обвёл взглядом зал, словно изучал, с кем имеет дело. Поднял в приветствии правую руку и произнёс:
— Аве — мне!
Сенатский жрец бросил в чашу алтаря с рдеющими угольками горсть ладана, отчего через мгновение закрутились дымы и замерцали огоньки. Жрец громко объявил:
— Небо приняло дар императора! Боги благоприятствуют встрече.
Председатель торжественно произнёс ритуальную фразу:
— Мы начинаем по воле Юпитера, покровителя Рима, и ради блага, счастья, успеха и удачи римского народа!
Зал притих. Император начал говорить:
— Отцы-сенаторы! Причина, из-за чего мы встречаемся здесь, пусть не покажется недостаточной. День сегодняшний и ваше решение послужат для судьбы Рима, будущего римского народа. А дело в том, что я получил послание от правительницы Пальмиры Зенобии, регента малолетнего царя Вабааллата. Буду откровенным, я не решился отвечать без совета с вами.
Сенаторы с облегчением выдохнули — оказывается, будут обсуждать письмо императору — и впредь слушали уже с интересом:
— Женщина, захватившая власть в Пальмире, присвоила почётный титул моей соправительницы. В письме она заявила о заслугах перед Римом, присвоив победу над персами и другими врагами римского народа. А в благодарность требует разрешения на триумф в Риме.
Аврелиан откинулся на спинку золотого кресла и осмотрел зал.
— Что скажете, отцы-сенаторы?
Ему, сыну крестьянина из провинции, важно было знать, как отреагируют на его слова сенаторы, родовитые представители знатных римских семей.
Сенаторы молчали, остерегаясь взять на себя ответственность за первые высказывания. Никто пока не уяснил, какого ответа ожидает император. И он облегчил им задачу:
— Полномочия императора, дарованные римским народом, позволяют мне принять решение. Но я помню, что Сенат для того и существует, чтобы император не оставался в одиночестве.
Сенаторы оживлённо задвигались, стали переговариваться меж собой. Поднялся Ульпий Силан, старейший сенатор, которому дозволялось высказываться первым, и ему за это ничего плохого не было.