Зеркала (СИ)

Сегодня стены были особенно грязны и невзрачны, темны и унылы. Холодный воздух разлетался по коридору, проникая в него через открытые форточки. Воспитателю пришлось закрывать их; отопление в Доме уже дали, но работало оно с перебоями, как и всегда в суровую осень, отличающуюся отменной непогодой. Давно он не выбирался в город, подумал Старуха. Пришла пора завалиться в какой-нибудь кабак и отдохнуть там хорошенько. Возможно, даже на следующих выходных… Да только кто теперь его отпустит?

Тот мальчик — Мирон — теперь уже навечно склонивший голову над письменным столом в своей комнате, таким в стенах Дома и останется. Он на других воспитанников похож не был. Последние пару лет не покидал стен лазарета на третьем этаже, а в последние месяцы даже на первый в столовую не спускался. Не общался ни с кем, к нему если и приходил кто, то только Саня, в чьей группе он числился. Старуха, вот, не приходил. Ему и своих ребят с головой хватало. А тут ещё и Гнойный со старшими, гораздые на выходки, стали малышню чему попало учить. Годы выпуска — самые противные, с первого дня, стоило только ему оказаться здесь, говорили Старухе. И вот второй раз он лично убеждался в этом.

Это произошло снова. Нет, конечно… Это всё может быть и совпадением. Им очень повезёт, если сейчас всё закончится.

Старуха шёл к Директору и размышлял о том, что постоянно не позволяет детям Дома спокойно покидать его стены, смотрел на эти самые стены и, сколько бы ни бился, не мог увидеть в них ничего, что помогло бы ему дать ответы на его вопросы.

Воспитатели собрались в одном из пустых учебных классов.

— Отправил преподавателей домой. Занятий сегодня не будет, — как раз говорил Директор, когда Старуха, не постучавшись, вошёл в кабинет, сразу же сменяя Директора на посту человека, к которому было обращено всеобщее внимание.

Все знали: Старуха был одним из тех, кто видел место происшествия своими глазами. Его сгорбленная, ссутулившаяся фигура в обносках скорби несла в себе больше, чем тихие всхлипы воспитательниц девчачьих групп, поэтому заговорить с ним никто первым не решился. На Старухе лица не было, но по здешним меркам он всё равно держался неплохо.

— Они все в голос говорят, что это самоубийство, — могильным тоном сообщил воспитатель. — Заводить уголовное дело или нет — это ваше дело, но экспертиза покажет, что это самоубийство. Сейчас они допрашивают Славу, Денис остался с ним. Саня уехал в больницу оформлять бумаги. Мирона похоронят здесь, на кладбище, послезавтра.

— С Сашей всё нормально? — нарочито спокойным будничным тоном спросил Директор. Но в его голосе всё равно не укрылось волнение. Не столько за погибшего или за его семью (говорить с которыми придётся именно Директору), сколько за оставшихся, кому придётся многое сейчас пережить.

— Нет. Не знаю. — Старуха отвёл потяжелевший взгляд в сторону, посмотрел в окно. — Всяч… То есть Лёша Борисов отправился с ним. Если случится что — сообщит мне или Дену.

Погода за окном испортилась в конец. На город надвигалась буря и Дом словно чувствовал её приближение. Капли ледяного дождя уже начали колотить по окнам. Несмотря на ранее время, всё вокруг стемнело, в коридорах и комнатах уже загорелись огни. Старшие разогнали малышей по спальням и сами предусмотрительно не высовывали носа, чтобы не попасться под горячую руку воспитателям. Дети и сами прекрасно всё понимали.

На первом этаже мальчики молча помогали работникам столовой и завхозу заколачивать досками окна. Они подметали пол и собирали в мешки осколки стекла и посуды, сваливали их в кладовку, чтобы выбросить, как только появится возможность выйти на улицу. А такая предвидится теперь нескоро. За окнами расходилась не по-осеннему суровая гроза.

Когда ребят закончили допрашивать, Генерал сказал всем разбредаться по комнатам. Букер и Замай переглянулись, очевидно, ожидая Гнойного, но воспитатель покачал головой: «Потом». Гной вышел из директорского кабинета последним, выглядел он ужасно. И не полиция его таким сделала, понимали все. Генерал положил руку ему на плечо и подтолкнул парня. Ребята безмолвно стояли внизу, глядя, как хозяин Дома уходит вслед за воспитателем, исчезает хрупкой линией, теряясь в настенных повествованиях.

Генерал привёл мальчишку в свою комнату. Сказал сесть на кровать, сам без сил опустился на стул. Долгое время они просто молча сидели, даже не глядя друг на друга; это молчание, да и эта компания в целом были неприятны им обоим. Но Гнойный был слишком подавлен даже для ребёнка Дома, чтобы его просто так отпустить. Что-то в нём словно надломилось там, внизу, и теперь он медленно склеивал себя заново. Генерал хотел помочь, он должен был, обязан был помочь. Но только не знал, как.