Жадина

— А ты не скупилась на комплименты нам, правда, Ниса? — говорит Юстиниан, и я толкаю его в бок.

— Мы вас, наверное, очень забавляем, — цедит сквозь зубы Офелла, и ее извечная раздражительная вежливость ей отказывает, я слышу в ее голосе почти ненависть. Для Офеллы Санктина — символ тех страшных времен, когда ее народ считался кем-то вроде зловредных зверьков. Ужасные времена это такое дело — к ним не хочется возвращаться никому, потому что только после того, как история делает оборот, понимаешь, какие чудовищные вещи творились.

А ведь люди жили так долго, и никому не приходило в голову, что может быть по-другому. Всегда так получается, по всем учебникам и книжкам, что я читал.

— В любом случае, я очень рада вас видеть, — говорит Санктина, улыбается, и выходит все равно хорошо, хотя никто из нас ей не верит. Наверное, она могла бы показаться нам обаятельной и приятной, однако это не представляется ей необходимым, ведь если мы приехали сюда с Нисой все вместе, мы уверены, что Ниса одинока, и ее родители не слишком добрые люди.

— И я непременно все объясню тебе, Ниса, — говорит Санктина. Она разворачивается, и не дожидаясь нас направляется в зал. Турникеты паспортного контроля оказываются открытыми для нее и для нас. Я начинаю привыкать к тому, что перед нами не существует границ, настолько мы важные гости.

Люди провожают нас взглядами, но Санктина словно не обращает на это внимания. Она достает из кармана портсигар, золотой, инкрустированный сапфирами, с щелчком открывает его и достает толстую сигарету, не согласующуюся с ее образом. Она закуривает, когда мы проходим мимо зачеркнутой красным крестиком сигареты. Санктина явно получает удовольствие от того, что ей позволено все или почти все.

Она протягивает портсигар Офелле, но та отказывается, явно раздраженная тем, что Санктина знает о ее привычках. Санктина затягивается глубоко, так что вдох ее пожирает сигарету на треть. Она явно не ощущает вкуса, но, может быть, ей нравится тепло в горле, хотя и это сомнительно. Ощущение от этой ничего не значащей привычки неприятные. Полые, пустые шкурки из-под человеческого. Я думаю, что мама пришла бы в ужас, если бы увидела ее.

Пугающая и прекрасная женщина, в которую Санктина превратилась, все еще мертва. Чуда не случилось, мама и вправду потеряла Санктину. От этого мне становится грустно, но я вспоминаю, что еще хуже Нисе. Когда я беру Нису за руку, ладонь ее остается безвольной. Она идет, понурив голову, а воздух смывает в ее сторону сигаретный дым.

— Ты знала? — спрашивает Ниса хрипло. Санктина говорит:

— Мы поговорим позже. Хорошо?

Она задает вопрос легким, незаинтересованным тоном, словно ответ Нисы заранее известен, и они обе играют в пьесе, которую разучили давным-давно. А моя мама любила и любит Санктину, сердце ее переполнено скорбью оттого, что маме хочется, чтобы сестра ее, как прежде, жила. Она была со мной, говорила мама, а теперь заточена в холодный камень.

Аэропорт просторный и белый, но в отличии от того, который мы покинули, здесь очень мало цвета. Смешные вывески, от которых болит голова, яркие журналы, цветная одежда встречаются настолько редко, что смотрятся совершенно иначе, чем дома.

Зал кажется еще больше оттого, что не заполнен так нравящимися путешественникам магазинами и термополиумами. От этого же он кажется и более одиноким.

Люди здесь рассеянны, они не стоят у стоек, не сидят за столиками, большинство термополиумов (а их тут мало) пустуют. За окном светлеет небо, оно становится из фиолетового розоватым, и скоро встанет солнце, питающееся смертью. Я рад, что не увижу, как люди вокруг превращаются в спешащих по своим делам мертвецов.

За большими окнами я вижу шоссе, по которому едут в город машины. Между барханами песка дорога извивается вдаль, как потерянная ребенком ленточка. Ее прибивает к земле далекий силуэт города, тяжелый и приземистый, совсем не похожий на имперскую столицу. Мне интересно увидеть его изнутри, и я думаю, что это здорово наблюдать, как непохожи наши города, как мы непохожи. Здорово, что мир огромный и разный.

Но я не могу насладиться им в полной мере, потому что мне обидно за Нису.

Мы вступаем на эскалатор, и он медленно везет нас в глубину. Санктина пальцами тушит сигарету и отправляет ее вниз, ровно в урну.

Я ожидаю увидеть метро, но пространство под землей оказывается не станцией. Я попадаю в место широкое, словно подземная улица. Искусственное освещение непривычно яркое, готовое превзойти солнце. Люди, которые прячутся от него, и тоскуют по нему невероятно. Под потолком висит огромный, светящийся желтым шар, из-за его огранки кажется, словно он испускает на землю лучи, как настоящее солнце.

— Какая красота, — говорит Офелла, а моим глазам больно.

У меня в руке все еще книжка, в которой зажат червь, но теперь его отростки начинают вылезать, и я заталкиваю их обратно. Санктина вдруг оборачивается, словно почуяв что-то, и мы едва не сталкиваемся с ней. Я выше нее, но отчего-то мне кажется, что я ребенок, а она — пугающая взрослая.