Жадина

Ее рука с обманывающей зрение быстротой вырывает червя из моей книжки.

— Твоя закладка? — спрашивает она.

— Это вылезло из моего глаза, — говорит Ниса.

Санктина улыбается, свободной рукой берет Нису за подбородок, потом ее пальцы в бархатных перчатках скользят вверх, гладят уголок ее глаза, будто стирают невидимые слезы.

— Это было больно? — спрашивает она. Ниса качает головой. Юстиниан склоняется ко мне и шепчет:

— Стерва, правда?

Я хочу сказать ему, чтобы не называл так мою тетю, но отчего-то не получается. Я испытываю к ней нечто очень сложное, наверное, в жизни не испытывал ничего тяжелее. Она — значимый для мамы человек, может даже самый значимый, а значит она связана и со мной. И в то же время она просто оглушительно неприятная, кажется даже старается такой быть.

Санктина швыряет червя на асфальт, и он мгновенно вползает в крохотную трещинку, словно для него нет таких условностей как пространство и размерность. Он быстрый и способный вытянуться в узкую нить.

— Что ты делаешь, мама?!

— Это просто мусор, милая. Он совершенно неважен.

— А мне кажется, что важен, — говорит Офелла, но Санктина только улыбается ей, да так, что Офелла замолкает, а потом краснеет от злости, ведь сдалась человеку, который презирал весь ее народ.

Мама говорила, что она и Санктина были такими. Что вправду считали другие народы забавными и игрушечными, ненастоящими людьми. Я не могу представить такого о маме, но она открыто признается в том, что заблуждалась.

Санктина же выглядит так, словно для нее в мире не существует никого, ни дочери, ни мужа, ни собственного народа. Никого, кроме нее самой. Это привлекательно, и в то же время неприятно. Можно смотреть на ядовитые цветы с удовольствием и иногда даже хочется их коснуться, но внутри тебя никогда не умирает уверенность в их смертоносности.

Подземная улица широкая и просторная. Она не слишком-то отличается от тех, что я привык видеть. У остановки замирает, впуская внутрь пассажиров, автобус, водители маршрутных такси зазывают в неправильно припаркованные машины, люди спешат и скрываются в транспорте, говорят на звучащем по-иному языке, но, наверное, похожие вещи.

— Мы со всем разберемся, милая. Но вовсе не обязательно было приводить с собой друзей.

— По крайней мере, одного друга я забыть не могла, — говорит Ниса, но она все равно словно тень себя прежней, нагловатой и обаятельной.

Мы садимся в машину Санктины, черную и блестящую, какой и полагается управлять женщине вроде нее. Санктина и ее автомобиль удивительным образом схожи, роскошны и неудобны одновременно.

Я понимаю, отчего еще мне так странно, кроме как от удивления тому, что под землей жизнь такая же насыщенная, как и над ней. Мы вышли из завершающейся ночи в яркий, искусственный день. Свет здесь обжигает глаза, словно в полдень.

Ночные существа, к которым несомненно принадлежит народ Нисы, мечтают о самом светлом из дней. И хотя солнце не несет с собой опасность, каждому из них, наверное, хочется вспоминать, как это, когда свет касается тебя и не обнажает твою смерть.

Это очень понятное стремление.

Еще удивительно, что совершенно никто не ест на улице. Я и не понимал раньше, как много людей жуют на остановках, пьют кофе из картонных стаканчиков, делятся друг с другом орешками, покупают шоколадки.

Ничего этого под землей нет. Нет и продуктовых магазинов. Очень простые штуки, привычные настолько, что их не замечает никто. Однако, когда они исчезают, кажется, будто ты вернулся домой, а вещи переставлены кем-то, и не хватает чего-то важного, но ты не можешь вспомнить, чего.

А потом оказывается, что у тебя больше нет книжного шкафа или холодильника, или еще чего-нибудь, без чего жить никак нельзя, но считая статуэтки на полке, ты не сразу это заметил.

Вот какая история, и она очень неприятная.

В машине пахнет кожей и парфюмом, но в ней не хватает запаха самой Санктины, поэтому кажется, словно машина новая, только что купленная, и сели в нее в первый раз.

Юстиниан говорит:

— Отличная машина. И устроено у вас все интересно.

Санктина смеется, и смех у нее выходит звонкий, льдистый, но живой.

— Ты, наверное, ждешь экскурсии. Я ее проведу. В конце концов, я ненавижу радио.

Но некоторое время она молчит. Снова распахивает портсигар, закуривает вторую сигарету и уничтожает ее так же быстро.

Я вижу никотиновую зависть Офеллы, она крутит в руках свою розовую зажигалку с блестками, но не хочет спрашивать, можно ли ей закурить. Я надеюсь, что Грациниан всем понравится больше.

— Как она? — спрашивает вдруг Санктина. Голос ее становится мягче, подтаявшим льдом. Я понимаю, о ком она.

— Пишет книжки и занимается благотворительностью.

— Этого я и ожидала, — говорит Санктина, выпускает дым в зеркало заднего вида, так что за ним я пару секунд не вижу ее лица. А когда снова вижу, оно грустное.

— Она счастлива?

— Думаю, да. То есть, конкретно теперь не знаю, ведь я здесь, и она будет волноваться. Но вообще-то мы любим ее, а она нас.

— Это удивительно.