Жадина

— На самом деле изгои — величайшая загадка для всех иных народов.

Ниса вдруг становится ребячливой, в отличии от рассказывавшего мне страшилку Миттенбала, она говорит со страстью, которую рождает испуг. Бояться весело, когда рядом те, в ком ты абсолютно уверен.

Темнота погружает нас в состояние на грани веселья и ужаса. Мы все рядом, ощущаем собственное тепло и холод (когда дело касается Нисы), но речь идет о существах, что принимают форму людей, которых ты любишь, и близость становится тревожащей и в то же время необычайно нужной.

— Кто-то говорит, что их пересотворение пошло не так. Часть их бога разрушает их, и они отчаянно пытаются выжить, хотя их человеческий разум уничтожен. Кто-то говорит, что в этом и была задумках их бога, такими он пересотворил их, такими придумал. Но никто не знает о боге изгоев, друзья. Они ведь не говорят, ничего не создают, у них больше нет культуры. Никто никогда не расскажет об их боге. Некому рассказать. Но все-таки давайте подумаем, если бог изгоев пожелал сделать их такими, думаю ему совсем не нравятся люди. Молитесь о надежной защите своих богов, встретившись с изгоями. Но известные нам боги могут отступить перед тем, о ком мы не знаем ничего.

Я чувствую, что Офелла дрожит и хватаю ее за руку. Рассуждения, от которых мурашки двигаются по позвоночнику вверх мне обычно нравятся, но сейчас все остро и слишком близко.

— Их привлекает свет, — шепчет Ниса. В темноте ее желтые глаза блестят и искрятся, и я думаю, может ли этот свет привлечь изгоев. Мы тесно прижимаемся друг к другу.

— Они идут туда, где свет. Они принимают облик того, кого ты любишь. А потом…

Ниса берет мою книжку, раскрывает ее и клацает переплетом.

— И все, — говорит Ниса. — Ты теперь ничто. Ни кусочка, даже похоронить нечего.

— Все, прекрати, — говорит Офелла, а потом мы все смеемся, и этот смех рассеивает напряжение. Юстиниан говорит:

— Я надеялся, что ты сдашься раньше меня.

— Я думала, это сделает Марциан.

— Мама говорит, что я самый смелый человек на земле.

Ниса подмигивает мне золотым глазом.

— Но жутковато стало, а?

— Жутковато, — повторяю я. А Ниса говорит:

— Знаете, как для людей с большими проблемами и неясными способами их решения, мы весьма неплохо проводим время.

Я вдруг ощущаю нечто особенное, но оно не укладывается в голове, не приручается языком.

Юстиниан говорит:

— Да, на мой взгляд вполне неплохо.

А Офелла шепчет:

— Раньше я думала, что приключения для людей, которые не в силах найти себе в жизни полезного занятия.

— А мы в силах?

— Не знаю, по-моему мы в силах даже спасти мир.

— Чтобы спасти мир, нужно спасти меня.

— Да, это я сказал так поэтично, чтобы ты…

— Ничего не поняла.

— Марциан, не додумывай за меня, это невежливо. Но, в определенном смысле, ты прав.

Теперь мы все шепчем, и я вдруг ощущаю нечто совершенно странное. Учительница учила меня, что есть дезинтеграция и интеграция, но не учила, что есть нечто среднее между ними.

Я ощущаю, как с одной стороны все распадается и расходится, все мы теперь шепчем, и я уже не понимаю, кто и что говорит, даже собственные реплики не отделяю от чужих. И в то же время, пока восприятие мое распадается, нечто соединяется и очень крепко.

Мне кажется, мы ближе, чем когда-либо.

— Я люблю вас.

— Я думаю, это слишком сильное слово, мы ведь, в сущности, не так близко знакомы.

— Я знаю, что ты любишь больше всего на свете, Офелла.

— И что же?

— Чувствовать себя лучше других.

— Помолчи.

— Да, помолчи. Я хочу насладиться тем, что у меня есть друзья.

Я касаюсь чьей-то руки, но не чувствую ни тепла, ни холода, и переживания мои становятся еще более странными. Я ощущаю рядом с собой людей, которые мне дороги, и я уверен, что я влюблен, тем вдохновительным образом, о котором читают в книжках.

Только я совершенно не понимаю, в кого именно. Я задумчиво глажу кого-то по волосам, что-то говорю, меня держат за руку, что-то говорят.

— Интересно, родство душ выглядит именно так?

— Оно никак не может выглядеть.

— Кстати, если именно так, то все это довольно нелепо.

— Я думаю, вполне можно подружиться навсегда за пару недель.

— Кстати, мы с тобой знаем друг друга всю жизнь.

— Не всю, ты позже родился.

Мне кажется, что у меня в груди невероятно легко, словно там космос и невесомость. А еще, что все правильно. Я глажу кого-то, гладят и меня, мы говорим о чем-то, только слова не значат совершенно ничего.

Запредельная цельность в чужой стране, где по единственной улочке рядом с нами ходят невиданные и голодные существа, делает меня таким счастливым.

— Я так счастлива, что вы рядом со мной. Я представить себе не могла, что меня можно полюбить и ради меня можно бросить свой дом.

— Я думал, что меня никто не выдержит дольше пяти дней к ряду.

— Я не знала, что могу довериться кому-то через пару дней после знакомства.

А я все это знал, я все это думал. И мне так хорошо.

А потом я целую кого-то, и это влажно, приятно и лучше совершенно точно не бывает. Кто-то касается губами моей шеи, и я кого-то глажу. Все это неразличимо, может даже не только для меня.