Жадина

Комната красивая, здесь и кровать с бархатным красным покрывалом, и покрытый изумительной золотой сеткой потолок, и освещение, которое почти не жжет мне глаза, и мраморный пол. Ниса сидит на кровати, и она просто Ниса. Не замученная Ниса, только одинокая. Папа был неправ, Санктина и Грациниан не издевались над ней, в конце концов, она их дочь. Они просто заперли ее.

— Ниса! — окликаю ее, и она оборачивается. Лицо ее закрыто золотой, вытянутой маской. Маска не изображает животное или профессию, или что обычно должны изображать маски. Она вообще ничего не изображает и я даже не знаю, на что она похожа.

— Выглядит так, будто ты снимаешься в артхаусном порно, — говорит Юстиниан.

А, точно. Вот на что она похожа. Маска закрывает все ее лицо и охватывает шею. Я думаю, мертвой Нисе она не доставляет никакого дискомфорта, ей не душно и не жарко, но все же дико видеть ее такой. Маска некрасивая, отлитая на скорую руку, без прорези для носа, а прорезь для рта закрывается железной пластиной.

И, наверное, Грациниан и Санктина каждый вечер вычищают эту маску от червей, не зная, закончатся ли они когда-нибудь.

Мы кидаемся к Нисе, обнимаем ее, и она глухо говорит что-то. Офелла отдергивает пластинку, закрывающую Нисе рот, и я слышу ее голос, вижу ее губы.

— Ребята!

Некоторое время мы сидим обнявшись, потом Юстиниан говорит:

— Думаю, тебе стоит снять маску.

Ниса качает головой, что явно дается ей тяжело.

— Нет. Так безопаснее. Они вас выпустили! Слава моей богине, они выпустили вас!

— Так не безопаснее, — говорит Офелла. Она показывает Нисе флакон. — Мы здесь, чтобы помочь.

— Ты потеряла мою книгу? — говорю я. Ниса кивает. Странно не видеть ее лица, разговаривая с ней, когда я так соскучился.

— Будет сложно, но мы справимся, — говорю я.

— Я так люблю вас. Я так боялась за вас!

— Подожди, — говорит Юстиниан. — Не время плакать. Мы должны ввести тебя в курс дела. И, безусловно, наступит время для рыданий.

Мы рассказываем Нисе все, что обсуждали с родителями, моими и ее, и когда я не говорю, то рассматриваю ее комнату. Она богатая, комфортная, но безликая, хотя здесь множество вещей Нисы, но она не стала их раскладывать, у них нет своих мест. На тумбочке у кровати стоит стеклянный бутон, такой же как в саду, розовый от остатков моей крови. Получается стеклянная роза того оттенка, который непременно понравился бы Офелле.

Окон нет, но у одной из стен, в клетке с тонкими прутьями и цветами на вершине, сидит тоскующая канарейка и не поет.

Я бы тоже, наверное, не пел.

Когда мы заканчиваем рассказ, Ниса молча нащупывает замочек маски на затылке, открывает его. Она все это время могла снять маску, да только не хотела. Золотая конструкция падает к ногам Нисы, и я вижу ее неизменное, красивое, бледное лицо. На фоне маски ее золотые глаза казались незаметными, но вот они снова два драгоценных камня.

— Я думала, я проведу здесь всю вечность. В конце концов, это было бы лучше, чем разрушить мир, но…

— Но не лучше, — говорит Юстиниан. — Между собой и миром, я бы выбрал себя. Свобода это доэтический императив.

Ниса не спрашивает, готовы ли мы сделать это для нее. Мы готовы, поэтому мы здесь. Она говорит:

— Сейчас, мне нужно настроиться. Забавно, мои предки держат меня взаперти и в маске, как будто я персонаж извращенного фильмеца, а я не могу найти себе повод для печали вот так сразу.

Мы сидим в молчании минуту, а потом Юстиниан говорит:

— Тебе помочь?

Ниса хмурится, качает головой. А я говорю:

— Интересно, если тебя кормили мной, откуда во мне столько крови, если они держали меня под землей четыре месяца?

— Они возвращали тебе кровь через землю. Кровь слуг и животных. Они питали Мать Землю, а Мать Земля питала тебя.

А потом она плачет, и я понимаю, что ей стыдно оттого, что она считает, что предала меня.

— Это неправда, — говорю я. — То, что ты думаешь.

— Они не должны были так с вами обращаться. Я не должна была втягивать в вашу жизнь моих чокнутых родителей.

Она прижимает руки к лицу, но Юстиниан говорит:

— Расслабься. Это вовсе не страшно.

Но это страшно. Гуталиново-черный, блестящий росток покидает ее глаз беспрестанно извиваясь, а рубиновые слезы омывают его и оставляют дорожки на ее щеках. Я зажмуриваюсь.

Как мне поговорить с богом без книжки, думаю я.

Как нам спасти Нису?

И мне не нужно открывать глаза, чтобы почувствовать, как мир перевернулся. Становится холодно, и я слышу далекие помехи прерванного эфира, а когда открываю глаза вижу, что эти звуки вырываются из клюва канарейки.

Ниса встает с кровати, идет к выходу и распахивает дверь. Она говорит:

— Давайте действовать оперативно, мне надоело страдать на публику.

Юстиниан говорит:

— Никогда не думал, что страдание заставляет тебя трансцендировать в настолько буквальном смысле.