Жадина

А Юстиниан вонзает свой преторианский нож в камень, а затем в железную трубу, вода шипит, испаряясь, а металл скрежещет. Юстиниан с ругательствами заталкивает в дыру металл, видимо чего-то особенного хочет добиться, а потом я понимаю, чего. Нас окатывает водой, струя не то чтобы очень мощная, но нам не надо многого, чтобы потерять равновесие, я оступаюсь и мы падаем. Поврежденные трубы выплевывают в нас воду, и напор становится все сильнее. Он направлен вперед, а не вниз, и в какой-то момент поток воды зависает над нами, как хрустальная радуга. Здесь, конечно, при всем моем уважении к фантазии Юстиниана, он ни при чем. Минусовая реальность работает так, как ей вздумается, она хаотична и нестойка.

Мы с Юстинианом лежим, и я спрашиваю:

— Ты как?

А у него спина болит. Он так и отвечает. У меня тоже болит. А девочки говорят:

— Ого!

Водяная дуга огибает нас, а потом капли сыпятся вниз, и некоторые из них — снежинки, а некоторые превращаются в пар. Все вокруг становится совсем неясным, потому что капли, кажется, испускают свет, а искусственное солнце — нет. Мы поднимаемся и смотрим, как вода распространяется. Поток становится все толще, все прозрачнее, он искрится.

— Какая сказочная красота, — говорит Офелла. Губы ее влажные и приоткрыты. Я вспоминаю, как мы с Нисой танцевали под дождем. Я запрокидываю голову, и прямо перед моим носом в тонкое облачко пара превращается капля. Я кружусь, ловлю горячее и холодное, смеюсь.

— И вправду хорошая идея, Юстиниан.

— Ты мне льстишь, это все-таки не я!

Вода расходится в разные стороны. Мы в хаотичном мире, в таком прекрасном мире. Ливень и снег, и огромная, словно стеклянная, дуга над нами, готовая обрушиться в любую секунду. Капли светятся в темноте, как звезды, и я понимаю, что мой бог имел в виду.

— Смотри на меня! — кричу я. — Смотри, здесь много воды! Здесь все, как ты хотел!

Здесь все прекрасно. Я ловлю капли, они падают мне на язык, разбиваются, оказываются холодными или обжигающими, я ловлю их в ладони, как крохотные бриллианты, которые тут же исчезают.

— Смотри, как красиво! Смотри! Теперь ты все расскажешь оттого, что здесь красиво?

Я прыгаю в луже и поднимаю светящиеся брызги.

— Это как на вечеринке, где я переборщил с наркотиками!

— Наркотики это плохо, Юстиниан. Так что, пожалуйста, помолчи!

Офелла кажется почти такой же восторженной, как тогда, когда нас едва не убили ежевичные кусты, а она парила надо всем, как девочка из книжки, которую похитили лесные и прекрасные существа.

Сейчас она девочка из моря, счастливая от воды и прыгающая по лужам вместе со мной.

А потом я останавливаюсь и говорю:

— Серьезно, где ты? У нас мало времени!

И хотя капли в темноте так похожи на падающие с неба звезды, его там нет. Я смотрю вниз, в лужу, и вижу себя самого. Я говорю:

— А разве мы куда-то спешим?

Мимика вовсе не моя, не человеческая вообще, будто я пытаюсь выразить все эмоции сразу. Глаза мои и не мои — снова.

— Расскажи нам, что делать?

— С чего бы мне начать? — спрашивает он, но говорю я. Падающие капли делают мое отражение изменчивым, гибким, и все светится так сильно. Ощущение от его слов странное, они вырываются из меня, но я не думаю о них, как о других словах, которые говорю. Я просто сосуд, и он наполняет меня, как вода наполняет выемки в асфальте, и так появляются лужи.

— Ладно-ладно, малыш, я вправду хочу вам помочь! Но как помочь людям, которые не знают, что происходит? Ты знаешь, почему я пришел?

— Потому что ты хороший и любишь нас.

Он смеется, и я делаю это за него, хотя мне вовсе не смешно. Он стучит моим пальцем по моему виску.

— Думай-думай, Марциан. Как может быть иначе? Как? Как? Как угодно! Любым другим образом!

Он почти срывается на крик, потом зажимает мне рот, и я вздыхаю.

Он говорит, отнимая мои руки от моего лица:

— Ну да ладно. Все это бессмысленно, и у меня есть только один, но фатальный, недостаток — я не должен существовать. Но я существую. Реальность огромна, Марциан, и ты ничего о ней не знаешь.

Капли разделяются в воздухе, разлетаются надо мной, словно маленький салют.

Вправду, я не знаю ничего, а реальность бесконечно велика, и большинство ее законов не знакомы не то что мне, а даже Офелле.

Я говорю:

— Пожалуйста, просто скажи, как нам сделать так, чтобы с Нисой все было в порядке. Зачем нам слюни?

— Я держу интригу, поэтому помолчи и позволь мне вручить тебе подарок, которого никто не заслуживает. Сущность колониализма в чем?

Я оборачиваюсь к Юстиниану, говорю:

— В чем?

Голос у меня звучит совсем иначе, и Юстиниан отшатывается, а потом говорит:

— В том, чтобы распространять историю.

Мой бог смеется, затем садится на землю и смотрит в лужу, в которой отражается водяная дуга, кажущаяся такой маленькой. Я уже не знаю, кого я вижу в отражении. Деперсонализация, так это называется, мне говорила Атилия. С ней такое бывает, когда она смотрит в зеркало и видит кого-то другого, и ей кажется, будто она не имеет ни малейшего отношения к своему телу.

Я касаюсь пальцем воды, исчезая из отражения, я говорю: