Жадина

Мы выходим в зал, я вижу у двери Грациниана, он как картинка в телевизоре, исчезает и появляется. Он стоит у стены, глаза у него закрыты, а голова запрокинута. Мне неловко смотреть на него в таком настроении, это очень личные моменты в жизни каждого человека, свое и для себя страдание, которого никто не видит, и оно именно такое, потому что никто его не видит. Когда я очень страдаю, я раскачиваюсь. Грациниан стоит совершенно неподвижно, появляясь и исчезая, его отражение никак не меняется. Потому что это отражение мертвого человека.

Теперь я могу смотреть на зал без боли в голове, он больше не золотой, черно-белый, как и все вокруг. Но больше и не красивый, сияние уходит, а стены, потолок и пол покрываются тонкими трещинками. Мне кажется, пол вздымается, словно нечто большое дышит под нами.

Некто очень большой.

А если прислушаться, можно и свистящее дыхание услышать. Я думаю, это Мать Земля, а может и что-то совсем иное. Но нам в любом случае нужно бежать, и в какой-то момент меня охватывает ощущение радости. Мы одни в целом мире, никому нас не остановить и даже не увидеть. Нечто похожее я испытывал в аэропорту, но сейчас ощущение кристальное и звенящее, такое, какое и через много лет можно будет воспроизвести с первозданной интенсивностью.

Мы взбегаем по лестнице, на бегу Ниса говорит, совершенно не задыхаясь:

— Я, правда, слабо представляю себе, как мы справимся без твоей книжки.

— Я буду очень стараться. Просто отвези нас в самое звездное место здесь, ладно?

— Я думаю, мы просто выберемся на поверхность, — говорит Ниса. — Вряд ли мы успеем доехать до обсерватории. Но нам ведь нужно от него совсем немногое. Пусть только скажет, что делать!

Ниса идет к лифту, которого я вовсе не заметил, когда мы шли мимо в первый раз. Она говорит:

— И, мои предки чокнутые, я их ненавижу, но никто не издевался надо мной.

— Мы думали, что тебя мучили.

— Они все-таки не самые плохие люди во Вселенной. Просто немного больные.

В лифте свет ведет себя совершенно неподобающим образом, он загорается и гаснет, и отражается от стен, путешествует, словно брошенный мячик, и лица моих друзей то и дело тонут в полной темноте. У Офеллы глаза светлые, в них белесые точки, в реальном мире они желтые, как светлячки.

Она ловит мой взгляд, лицо ее делается строгим, словно она хочет сказать, что сейчас не до этого, а потом растерянным, как будто ей странно понимать, что мне нравится ее рассматривать.

Я отвожу взгляд, вижу зеркало. Там я, и я себе говорю:

— Не успеете. Найди воду, и обещай мне, что ее будет много.

— Стой, ты ведь можешь сказать сейчас! Скажи нам, что делать!

Но я молчу, я рассеянно смотрю в ледяную гладь зеркала, а затем оно трескается и мелкой крошкой осыпается к моим ногам.

— Он хочет воды, — говорю я. — И хочет, чтобы ее было много. Мы можем достать много воды? Может, нам пойти в ванную и там сделать много воды?

— У меня есть идея получше, — говорит Юстиниан. — Вправду очень хорошая идея. Обожаю вандализм!

Лифт останавливается, и мы выходим в темноту, в центре которой горит большое, стеклянное солнце. Мало что видно, а самое главное — звезды высоко-высоко над нами, над слоем земли и песка, до них не достать. Я говорю:

— Только, Юстиниан, нужно вправду много воды. Ты к этому готов?

— Безупречно готов. Ниса, где трубы водоснабжения? Откуда вода идет вверх? И главное не перепутай их с трубами канализации.

— Ты серьезно?

— В реальности вещи не разрушаются, если разрушить их здесь, так?

— Вроде.

— Жаль. Но тем не менее, я хочу пробить трубу водоснабжения. Воды будет море! Давай же, милая, ты должна знать или, по крайней мере, догадываться.

— Я по-твоему сантехник?

— Ты живешь под землей, неужели ты на них ни разу не натыкалась?

Нож светится у Юстиниана в руке, как его горящее сердце. Отчасти так и есть. От него исходит свет больший, чем от огромного светящегося шара над нами, свет живой. Я вижу очертания парфянских подземных домов, вижу ограждения, вижу далекие каменные стены, и мы бежим к ним, догадавшись обо всем одновременно.

Хотя гордиться особенно нечем, довольно очевидно. Юстиниан взрезает камень легко, меня всегда удивляла способность преторианцев с такой удивительной простотой уничтожать материю, которая мне кажется совершенной в своей стабильности.

— Да, они здесь! Марциан, а ну иди сюда! Подсади меня, я хочу сделать все красиво.

— Давай ты все просто сделаешь, — говорю я, но вообще-то намного лучше будет сразу ему помочь, потому что Юстиниан упрямый.

— Я встану тебе на плечи, и ты меня поднимешь.

Звучит намного легче, чем происходит. Если скосить глаза, я вижу на своих плечах ботинки Юстиниана. Они блестящие и как будто из крокодиловой кожи.

— Теперь поднимайся.

Это оказывается очень медленно и очень-очень тяжело.

— Хватит?

— Выше!

— Теперь хватит?

— Еще выше!

— Может, сейчас хватит?

— Марциан, ты же высокий, статный варвар, хватит делать вид, что тебе тяжело.

— Но мне тяжело, ты тяжелый.

Наконец, мы замираем в положении очень шатком. Ниса говорит:

— Это тупо, я не буду тебе помогать, если ты упадешь, и у нас нет на это времени.