Жан-Жак Руссо

День пролетел, как сон. Расположившись на широком лугу, они расставили провизию и принялись завтракать. Затем за приятным разговором занялись подготовкой обеда. После полудня они забрались в сад. Жан-Жак, взобравшись на дерево, бросал в них вишни, а они снизу, крича и смеясь, обстреливали его орехами. Шутнику удалось уложить «обойму» своих «пуль» прямо в корсаж мадемуазель де Галле, которая весело смеялась этому. «Я говорил себе: почему мои губы не эти вишни? Я с такой радостью опустил бы туда их тоже». Он не допустил ни одного двусмысленного жеста: на нечто большее робкому юноше не хватало храбрости. На минутку оставшись наедине с мадемуазель Галле, он отважился поцеловать ей руку. Он ничего не сказал, она тоже. «О мои читатели! Не заблуждайтесь. В своих любовных отношениях я часто испытывал больше удовольствия, заканчивая поцелуем руки, чем получали вы — таким поцелуем только начиная».

С наступлением вечера они отправились обратно тем же манером: Жан-Жак на крупе лошади позади мадемуазель де Граффенрид, мечтая при этом о мадемуазель Галле и немного влюбленный в обеих сразу. Они пообещали друг другу встретиться еще, но больше никогда не увиделись.

На следующий день, устав торчать под их окнами, он решил написать письмо мадемуазель де Граффенрид, так как не осмеливался обратиться к мадемуазель Галле; при этом ему в голову пришла странная идея — поручить доставку бедняжке Эстер Жиро, которая вздыхала по нему. За это она устроила ему своеобразную месть. Анна-Мария Мерсере хотела съездить к родителям во Фрибург. Эстер посоветовала ей взять Жан-Жака в спутники, и они вдвоем пустились в дорогу, причем расходы взяла на себя девушка. Милашка Анна-Мария, как уверял Жан-Жак, была к нему неравнодушна и хотя, по ее словам, была очень стыдливой, но в трактире снимала одну с ним комнату. И тщетно, потому что он совсем не проявил предприимчивости. Потом он не мог не заехать в Нион, чтобы обнять отца: «Проехать мимо и не повидать моего доброго отца! Если бы я поступил так, я бы потом умер от сожалений!» Впрочем, лучше бы он этого не делал. Мачеха встретила его прохладно, а добряк отец расплакался и стал упрекать его за обращение в католичество, при этом косо поглядывая на простушку Мерсере. Из Ниона молодые люди поехали в Фрибург, и там Жан-Жак провел еще два дня, а затем попрощался с Анной-Марией.

Возвращаться в Анси? Но что там делать, если нет Матушки? Не раздумывая, Жан-Жак бросился в «самое большое чудачество» в своей жизни — очередное бродяжничество. Сначала он добрался до Лозанны — просто чтобы посмотреть на Женевское озеро в самом широком его месте. Он снял жилье у одного славного человека, который согласился держать его у себя в кредит и даже нашел ему учеников. Дело в том, что Жан-Жак, толком не умея разобрать по нотам простые песенки, выдал себя за парижского учителя музыки. Лгать так лгать — и он придумал себе «музыкальное» имя: назвался приблизительной анаграммой своей фамилии — Вуссор де Вильнев.

С поразительной беспечностью музыкант-самозванец взялся дать концерт у господина Треторена, преподавателя права и меломана: сыграл маленькую пьесу собственного сочинения, вдобавок украсив ее менуэтом, который весь город и так знал наизусть. К тому времени он еще не перестал жить мечтами — как тогда, когда воображал себя Муцием Сцеволой. Воображение живо рисовало, каким он должен был быть. Но его слушатели имели не такое богатое воображение, как он, зато уши — достаточно чуткие. Его «оригинальный» менуэт имел особый успех! На следующий день вся Лозанна покатывалась от хохота.

После столь «блистательного» концерта ученики, естественно, не торопились выстраиваться к нему в очередь. Но Жан-Жак быстро утешился. Время от времени он отправлял письма мадемуазель Галле и мадемуазель де Граффенрид или бродил по городу: он был счастлив уже тем, что видел улицы, по которым когда-то ходила Матушка. В августе или сентябре он добрался до Верве — он вспомнит его пейзажи, когда будет писать «Новую Элоизу».

Затем, в ноябре 1730 года, он прибыл в Нешатель. Преподавая музыку ученикам, которые понимали в ней еще меньше, чем он, Жан-Жак все-таки кое-чему научился и опять нашел себе учениц. Однако он был всё так же одинок и по воскресеньям гулял за городом, «вечно мечтая и вздыхая».

Однажды, в начале апреля 1731 года, в одном кабачке в Бодри, что километрах в пятнадцати от Нешателя, Жан-Жак заметил любопытного персонажа, щеголявшего в фиолетовой робе и меховом чепце и украшенного огромной бородой. Он с трудом пытался что-то сказать на каком-то ломаном языке. В конце концов они заговорили на итальянском и понравились друг другу. Путешественник представился: отец Атанасиус Паулус, греческий прелат и архимандрит ордена Святых Петра и Павла в Иерусалиме. Это был один из тех прохвостов, которые умеют внушить к себе доверие. Предложение он сделал заманчивое: почему бы Жан-Жаку не сопровождать его в качестве секретаря и переводчика в сборе пожертвований на восстановление Гроба Господня?