Жан-Жак Руссо

Книги, памфлеты, пасквили хлынули потоком в первые месяцы 1765 года, но «Письма с горы» наделали шума только в Женеве. Аббат де Мабли называл Руссо опасным подстрекателем; Гримм называл

«Письма» шедевром «бессмыслицы, неверия, безумия и жестокости»; Дэвид Юм, тогдашний первый секретарь посольства Англии в Париже, осуждал «бунтарские намерения» Руссо, который якобы пытался развязать гражданскую войну в мирном государстве.

21 января «Письма»

были сожжены в Гааге, 23-го запрещены в Берне, а 19 марта опять-таки сожжены, уже в Париже. Руссо задумался о том, чтобы покинуть Мотье. Можно было отправиться в Англию или лучше — в Италию, чей мягкий климат подходил ему больше. Он еще пребывал в нерешительности, но вскоре его вынудили принять решение.

Противники Руссо не отказались от стремления вовлечь и Монмоллена в «доброе дело», а почтенная компания пасторов Нешателя пребывала в волнении и требовала запрета на продажу «Писем», а также отказа от издательского проекта Фоша. Государственный совет, впрочем, не имел единого мнения по «делу Руссо», так как в нем заседали несколько его друзей — они хотя и были в меньшинстве, но обратились даже с петицией к Фридриху II.

Жан-Жак предчувствовал: дело обернется плохо. Конечно, его нельзя выдворить, потому что он пользуется покровительством короля и обладает «удостоверением гражданства». Но можно расправиться с ним и иначе — достаточно отлучить его от церкви. У Руссо случались и приступы ярости: «Пусть только ваши идиоты церковники заявятся ко мне с их отлучением, и я обещаю, что заткну им его. обратно в глотки, так что оно надолго отобьет у них охоту кудахтать». Он то загорался решимостью, то впадал в отчаяние.

8 марта 1765 года Жан-Жака посетил Монмоллен, понимавший, что тогда, в 1762 году, он слишком легко отнесся к заявлениям Руссо в связи с его обращением. Приближалось время очередного причастия — так не лучше ли было бы для всех, чтобы Руссо воздержался… Руссо наотрез отказался. Он хотел полной ясности в своем положении: быть, как он говорил, «внутри или снаружи, в мире или в войне, овцой или волком». На худой конец, он мог пообещать ничего более не писать по религиозным вопросам. Почтенная компания пасторов собралась 12 и 13 марта и сочла это обещание Руссо недостаточным: либо полный отказ от своих прежних воззрений, либо отлучение от церкви. Ему назначено было явиться «на суд» 29 марта. Теперь уже сам Монмоллен пытался добиться отлучения и дошел до того, что присвоил себе два голоса и заставил голосовать и своего дьякона. Но собрание так ничего и не решило, причем четверо из шести старейшин даже заявили протест Государственному совету. Сверх того, хотя Фридрих II и согласился на запрет издания, предполагавшегося Фошем, но воспротивился нападкам. «Письма с горы»

и любым мерам, направленным против автора. Наступила передышка.

Куда же отправиться? Англия далеко. Савойя времен его молодости устроила бы его, но милорд Маршал сообщил ему, что в Турине на Руссо поглядывают косо. Вена? Тоже нет: герцог Вюртембергский говорил, что церковники имеют там большую силу. Барон де Монфокон был готов принять его — но при условии, что парламент Тулузы (тот самый, что осудил Каласа) будет согласен. Итак, оставались Пруссия, Венеция или Корсика.

Наступили теплые дни, и Руссо решил отложить на время свои заботы. Он вновь пустился в «ботанические путешествия», ощутив под ласковым солнцем прилив сил; Улегшись на траву на природе и раскрыв толстый том Линнея, он изучал цветы и растения. Купил книги, микроскоп, краски для раскрашивания иллюстраций. Ботаника утешала его «сердце, сжатое тоской», приближала к природе и ее Творцу.

В феврале 1765 года корсиканец Буттафоко вернул Руссо к поставленной прежде проблеме. Он послал философу бумаги, в которых развивал собственные идеи — в частности, о восстановлении привилегий аристократии. Жан-Жак выразил ему свое недовольство: «Из того немногого, что я прочел в Ваших заметках, я понял, что мои идеи разительно отличаются от тех, что бытуют в Вашем народе. План, который я мог бы Вам предложить, будет иметь много недовольных, и, возможно, в первую очередь — Вас самого». И все же Руссо разработал «Проект конституции для Корсики», но ни Буттафоко, ни Паоли никогда о нем не узнали.