Жажда

Его собственная одежда сохла в ванной, и, хотя дверь в нее была закрыта, он улавливал сладковатый запах спирта. Значит, органы чувств действуют, а комната все-таки плывет.

– «Beach House». Не слышал раньше?

– Не знаю, – сказал Харри. – В этом-то и проблема. Я начал забывать.

Он ощущал грубое плетение покрывала, которого хватало на всю низкую кровать шириной два метра, единственный предмет мебели в комнате, за исключением письменного стола с одним стулом и старой доброй стереоустановки, на которой стояла одинокая стеариновая свечка. Харри предположил, что и шерстяной свитер, и стереоустановка принадлежат Бьёрну Хольму. Казалось, что музыка перемещается по комнате. С Харри такое уже случалось раньше несколько раз: после того как он достигал границы алкогольного отравления и снова начинал всплывать к поверхности, он мог испытывать хорошее опьянение, словно посещал все те места, в которых побывал по дороге вниз.

– Так и случается, – сказала Катрина. – Мы начинаем с того, что у нас все есть, а потом мало-помалу все теряем. Силу. Молодость. Будущее. Людей, которых любим…

Харри попытался вспомнить, что Бьёрн просил его сказать Катрине, но от него это ускользало. Ракель. Олег. И когда он почувствовал, как подступают слезы, их вытеснил приступ ярости. Конечно, черт возьми, мы их теряем, всех тех, за кого мы пытаемся держаться, сама судьба пренебрегает нами, делая нас маленькими и жалкими. И когда мы плачем о тех, кого теряем, мы плачем не из сострадания, потому что нам прекрасно известно, что они наконец избавились от боли. И все равно мы плачем. Мы плачем, потому что остаемся одни. Мы плачем из сострадания к самим себе.

– Ты где, Харри?

Он почувствовал ее ладонь на своем лбу. Окно затрещало от внезапного порыва ветра. С улицы раздался звук удара чего-то рухнувшего на землю. Ураган. Он пришел.

– Я здесь, – ответил Харри.

Комната плыла. Он чувствовал тепло не только от руки, но и от всего ее тела, хотя они лежали на расстоянии полуметра друг от друга.

– Я хочу умереть первым, – сказал он.

– Что?

– Я не хочу потерять их. Пусть они потеряют меня. Пусть они хоть раз почувствуют это.

Ее смех был мягким.

– Харри, ты сейчас воруешь мои реплики.

– Правда?

– Когда я была в больнице…

– Да? – Харри закрыл глаза, когда ее рука просунулась под его шею, осторожно сжала ее и послала толчок в мозг.

– Мне все время меняли диагноз. Маниакальная депрессия, пограничное расстройство, биполярное расстройство. Но во всех отчетах повторялось одно: суицидальные наклонности.

– Мм…

– Но это проходит.

– Да, – сказал Харри. – А потом возвращается. Так ведь?

Катрина снова рассмеялась:

– Ничто не конечно, жизнь по определению временна и переменчива. Это больно, но именно из-за этого ее можно проживать.

– This too shall pass[49].

– Будем надеяться. Знаешь что, Харри? Ты и я, мы похожи. Мы созданы для одиночества. Нас тянет к одиночеству.

– Мы оба избавляемся от тех, кого любим, ты хочешь сказать?

– А мы от них избавляемся?

– Я не знаю. Знаю только, что, когда иду по тончайшему льду счастья, я до смерти боюсь, я так боюсь, что хочу, чтобы все закончилось и я оказался в воде.

– И поэтому мы убегаем от наших любимых, – сказала Катрина. – Алкоголь. Работа. Случайный секс.

«То, для чего нас можно использовать, – подумал Харри. – Пока они истекают кровью».

– Мы не можем их спасти, – сказала Катрина, как бы в ответ на его мысли. – А они не могут спасти нас. Спасти себя можем только мы сами.

Харри почувствовал шевеление матраса и понял, что она повернулась к нему, ощутил ее теплое дыхание на своей щеке.

– В твоей жизни это было, Харри, у тебя был тот единственный человек, которого ты любил. У вас обоих это было. И я не знаю, кому из вас двоих я больше завидовала.

Что сделало его таким чувствительным, чего он наглотался, экстази или кислоты? И в таком случае откуда он это взял? Он понятия не имел, последние сутки были для него черной дырой.

– Говорят, что не надо горевать авансом, – сказала Катрина. – Но когда ты знаешь, что впереди тебя ждет одно только горе, то способность горевать авансом – твоя единственная подушка безопасности. А лучший аванс – это проживать каждый день так, будто он последний. Или как?

«Beach House». Он помнил эту композицию. «Wishes». Уже кое-что. И он помнил бледное лицо Ракели на белой подушке, на свету и одновременно во мраке, не в фокусе, близкое, но одновременно далекое, лицо под темной водой, прижимающееся ко льду снизу. И он помнил слова Валентина: «Ты такой же, как я, Харри, ты этого не выносишь».

– Что бы ты сделал, Харри, если бы знал, что скоро умрешь?

– Я не знаю.

– Ты бы…

– Я сказал, что не знаю.

– Чего ты не знаешь? – прошептала Катрина.

– Хотел бы я тебя трахнуть или нет.

В наступившей тишине он слушал скребущий звук металла, подгоняемого ветром по асфальту.

– Почувствуй, – прошептала она. – Мы умираем.

Харри перестал дышать. «Да, – подумал он. – Я умираю». Он ощутил, что она тоже перестала дышать.