Жажда

– Как я уже говорил, – произнес бородач, указывая на каталог, – эти используются тоже только для украшения, их нельзя вставить в рот. И зубы не заострены, только клыки.

– А вот эти?

Харри огляделся. В магазине не было других посетителей, да им тут и не хватило бы места. Здесь был задействован каждый квадратный, если не сказать кубический метр. Посреди помещения стояло кресло для татуирования, с потолка свисали футболки, штативы с украшениями для пирсинга и витрины с крупными украшениями, черепами и фигурками из комиксов, сделанными из хромированного металла. Все свободное пространство стен было завешано рисунками и фотографиями татуировок. На одной из фотографий Харри узнал русскую тюремную татуировку – пистолет Макарова. Посвященные знали ее значение: ее обладатель убил полицейского. Нечеткие линии могли указывать на то, что она была сделана старомодным способом: при помощи гитарной струны, прикрепленной к бритвенной машинке, расплавленной обувной подошвы и мочи.

– Это все твои татуировки? – спросил Харри.

– Не, не все мои, – ответил мужчина. – Мы их повсюду собирали. Крутые, да?

– Мы скоро закончим, – сказал Андерс.

– Не торопитесь…

Харри внезапно замолчал.

– Прошу прощения, что не смог помочь вам, – сказал бородач Виллеру. – То, о чем ты спрашивал, скорее можно найти в магазине всяких сексуальных фетишей.

– Спасибо, но его мы уже проверили.

– Вот как. Но скажите, если я чем-то еще…

– Вообще-то, можешь.

Они повернулись к долговязому полицейскому, указывавшему пальцем на один рисунок высоко на стене.

– Откуда у вас это?

– Из тюрьмы Ила, – ответил бородач. – Это один из рисунков, оставленных заключенным Рико Хэрремом, который делал татуировки. Он умер в Паттайе, в Таиланде, сразу после того, как вышел из тюрьмы два-три года назад. От сибирской язвы.

– Вы кому-нибудь делали такую татуировку? – спросил Харри и почувствовал, как кричащий рот на лице демона притягивает к себе его взгляд.

– Никогда. Никто об этом и не просил, это не совсем то, что хочется носить на себе.

– Никто?

– Я, по крайней мере, таких не видел. Но когда вы спрашиваете, я вспоминаю, что был на самом деле один парень, который работал здесь какое-то время. Он обмолвился, что видел эту татуировку. Он называл ее cin. Я помню, потому что cin и seytan[26] – это два турецких слова, которые я помню до сих пор. Cin значит демон.

– А он говорил, где ее видел?

– Нет, и он уехал обратно в Турцию. Но если это важно, то у меня есть его телефонный номер.

Харри и Виллер подождали, пока мужчина принесет им из служебного помещения бумажку с записанным от руки телефонным номером.

– Но предупреждаю, он едва говорит по-английски.

– Как…

– Язык жестов, мой лепешечно-турецкий и его кебаб-норвежский, который он наверняка тоже забыл. Я бы посоветовал воспользоваться переводчиком.

– Спасибо, – сказал Харри. – И я боюсь, нам придется забрать этот рисунок.

Он огляделся в поисках стула, чтобы дотянуться до рисунка, но увидел, что Виллер уже подставил ему стул.

Харри посмотрел на своего улыбающегося молодого коллегу, а потом залез на стул.

– Что делаем теперь? – спросил Виллер, когда они стояли на улице Стургата и мимо них мчался трамвай.

Харри спрятал рисунок во внутренний карман пиджака и посмотрел на эмблему Синего креста, расположенную над ними на фасаде здания.

– Теперь мы идем в бар.

Он шел по больничному коридору, держа перед собой букет цветов так, чтобы он скрывал часть лица. Никто из встреченных им посетителей и людей в белом не обратил на него внимания. У него был пульс как в спокойном состоянии. Когда ему было тринадцать, он упал со стремянки, когда собирался подсматривать через забор за соседкой. Он ударился головой о цементный пол террасы и потерял сознание. Когда он очнулся, мама лежала, прижимая ухо к его груди, и он ощутил ее запах – запах лавандовых духов. Она сказала, что подумала, будто он умер, потому что не слышала его сердца и не могла нащупать пульс. Трудно было понять, чего в ее голосе было больше – облегчения или разочарования. Во всяком случае, она отвела его к молодому врачу, который после длительных поисков нашел у него пульс и сказал, что он на удивление медленный, а при сотрясении мозга пульс, как правило, учащается. Его все равно положили в больницу, и он неделю пролежал в белой кровати, где ему снились ослепительно-белые сны, похожие на передержанные фотографии, почти как в кино показывают жизнь после смерти. Белые, как ангелы. Ничто в больнице не подготавливает к тому, что впереди тебя ожидает чернота.

Чернота, которая сейчас ожидала ту, что лежала в палате, номер которой ему назвали.

Чернота, которая ожидает полицейского с тем взглядом, когда он узнает, что произошло.

Чернота, которая ожидает всех нас.