Жажда смысла. Человек в экстремальных ситуациях. Пределы психотерапии

Энгелен скептичен и по отношению к тому, что человеческую натуру видят принципиально «хорошей», выражающей базовую этическую позицию гуманистической психологии («мудрость тела» свойственна человеческому организму). Лесмайстер отвергает также правомерность богоподобия Я-концепции, игнорирующей человеческую деструктивность. Оба этих автора выражают мнение, что целостность как «меганорма» является непригодной, иллюзорной терапевтической целью. Энгелен считает, что речь идет фактически о «ценностной концепции, которая шире всех других, о концепции «бытия»», как это определил Фромм. Но то, что Фромм считает недогматической открытостью, для Энгелена является выражением расплывчатой, слишком слабо очерченной системы ценностей.

Основной упрек Энгелена относится к тому, что гуманистическая психология со своим понятием целостности мало учитывает социальную обусловленность и ответственность человека. Более того, вообще неправомерно говорить о подлинной целостности, потому что устраняется такая значимая часть человеческой сущности, как взаимосвязь с обществом. Вместо социальной ответственности постулируется лишь ответственность за себя. Терапевтической целью становится «антисоциализация», а гуманистической этикой – дарвиновская «этика сильнейшего… более сильный обладает преимуществом лишь потому, что он сильнее, а значит, лучше».

Мы не можем согласиться с односторонней и спорной критикой Энгелена – ни с его отвержением гуманистической идеи целостности и самореализации, ни с его критикой понятия целостности в принципе. Мы считаем, что неподходящей является лишь целостность как догма, возведенная в абсолют. В качестве адлерианского «ведущего вымысла» или юнгианского «образа смысла» она является мощным и реальным двигателем человеческих устремлений. Однако целостность должна оставаться «открытой» жизнеутверждающей идеей, нельзя, чтобы она окостенела, как образ Бога в христианстве, и чтобы аспект тьмы и деструктивности был от нее отрезан.

Целостность, так же как и смысл, не может быть научным понятием, напротив, ее можно интерпретировать лишь в контексте мифов и образов, иначе она становится жертвой собственной тени. Кроме того, она парадоксальна, как и смысл, в котором смысл, общий и частичный, смысл и бессмысленность соединяются в своем единстве. Целостность должна объединять в себе противоположности «конструктивного» и «деструктивного», жизни и смерти, как это происходит в дионисийском мифе.

Согласно Адлеру, перед психотерапией стоит задача не допустить того, чтобы конечная цель целостности и совершенства была воспринята слишком буквально. В терапии следует избегать иллюзии, что целостность реальна и действительно достижима, но эта цель должна быть поддержана как образ фата-морганы, чтобы мы, «путешествуя по пустыне жизни», не теряли надежды и стремления идти дальше, чтобы, тоскуя по этой цели, мы не останавливались на пути. Однако путь и есть цель, и задача психотерапевта – поддерживать осознание этого при постоянном риске об этом забыть. Есть и другая опасность – соскользнуть в парализующую безнадежность и покорность, понимая, что цель недостижима. Идеологи хотят убедить нас в том, что цель достижима, делая символы целостности застывшими и мертвенными. Эту же позицию занимают фарисеи и фундаменталисты, которые убеждены, что обладают всей полнотой божественной истины, в отличие от бедных язычников и грешников, которые при своем отходе от бога окажутся в аду.

По всей видимости, искусство жить находится посредине между смыслом и бессмысленностью, между «прибытием» и «странничеством». Даже зная, что мы никогда

не прибудем к цели, все же не сомневаться, а радоваться каждому шагу на своем пути – такая внутренняя позиция не позволяет сделать целостность догмой в виде «идеальной суперструктуры» и «меганормы», а с другой стороны, не допускает идентификации с отсутствием какой бы то ни было осмысленности, с деструктивностью типа «зомби» или с нигилистской позицией. При этом смысл возникает из творческого напряжения между двумя крайностями, из дионисийского превращения разрушительности и болезни во внутреннюю позицию «делать лучшее из возможного», из нашей уязвленности, как у Хирона, вечно раненого предка врачевателей. И тогда прах растерзанного Диониса может стать удобрением для виноградной лозы, а мы сможем по-дионисийски радоваться жизни, «пока ее огонь горит».

В противоположность терапевтическому пессимизму Фрейда, Энгелен ставит в вину гуманистической психологии ее «безграничный» оптимизм; ее «хороший человек» не отбрасывает деструктивной тени и не страдает от «экзистенциальной дилеммы» и расколотости бытия в смысле несовпадения «хочу» и «могу». Несмотря на то, что в «регрессивных» человеческих тенденциях и потребностях присутствуют аспекты «неполноценности», в гуманистической психологии их преодоление принципиально возможно и ничем не ограничено. Высшая цель самореализации – это духовный предельный опыт, который был назван Маслоу «пиковым переживанием».