Жажда жизни бесконечной

Денег не кинули, да и не подал никто. И со съестным что-то не очень заладилось. Народишко разошелся, а в моей суме было ноль целых хрен десятых в виде кое-каких конфет, нескольких пряников и баночки из-под майонеза «Провансаль», наполненной, видимо, каким-то вареньем. Меня это повергло в некоторое недоумение. То есть жизнь побирушек не столь уж благополучная! День на день, что называется, не приходится. «Нынче густо, а завтра пусто», – вспоминал я известную пословицу. Я не знал, что вчера был праздник какого-то святого, о существовании которого не помнила даже бабуля, ибо непременно сказала бы и помолилась, приступая к завтраку и вечернему чаепитию, ну и, разумеется, отходя ко сну. А нынче был обычный будний день. Вот и народу было, значит, меньше, и служба короче.

Мне надоело таращиться на солнце, и я вошел внутрь храма и притулился на скамье, что стояла вдоль стены. Служительницы гасили свечи и собирали огарки в коробки. Терли лампады, протирали тряпочками стекла зацелованных особо чтимых икон. Жизнь тихая и несуетная кипела под огромным храмовым куполом, с которого, раскинув руки, как будто и он соскочил с качелей и полетел, смотрел строгий, но самый справедливый наш Господь Бог. Создатель. А тот, кто будет нас спасать, – Христос Спаситель. Был назначен судить пониже и тоже строго приглядывать за паствой, мало ли чего?

«Народ, он ушлый, вороватый, – предупреждала бабуля. – Он из храма все вынесет. Безбожный народ, хоть и крестится».

Мысли путались. Борода и усы Саваофа начал развевать сильный ветер. Красивые одежды, тяжелыми складками спадавшие с рук и плеч, колыхались и переливались золотом и синевой на солнце. Спаситель начал возноситься и проплыл вверх, мимо своего названого отца. И тот вдруг каким-то неприятным голосом проскрипел: «А ты-то чего? Слышь, ты-то чего?» Оказывается, я приспал, сладко разомлев в тишине и прохладе храма. Старушенция, теребившая меня, потребовала выйти вон, потому как надо было мыть полы. Я еще раз глянул на купол и, удостоверившись, что все на своих местах, пошел на рабочее место. Но сидеть уже не хотелось. Я ерзал, все чесалось, костюм без подкладки щекотал и кололся, слепенькая храпела, противно раззявив рот, волосы прилипли к мокрому от пота и зноя лбу, и я решил идти домой, как вдруг чья-то рука, легшая мне на голову, меня остановила. Прямо передо мной опустилась женщина возраста примерно моей мамы. Она гладила меня по голове и вдруг сказала:

– Боялась тебя не увидеть. Вчера тебя увидала, когда со службы выходила. Господи… Неужели ты сирота, или есть кто?

У меня в горле как-то все ссохлось и язык то ли прилип к небу, то ли отнялся, и я только хлопал глазами. Тетка, все время что-то причитая, достала большой сверток и положила мне в сумку.

– Детонька, миленький, храни тебя Господь! Носи, они новенькие. Я сама их катала! – Она еще раз поцеловала мою голову, и вдруг я увидел, какие у нее большие руки. Она положила мне в ладошку пять рублей и, поцеловав, ушла быстро, сбежав с высокой храмовой лестницы.

В сарайке я распаковал сверток. Там лежали валенки белого цвета. Эта тетка была пимокатом. Пимы тогда все больше катали вручную на пимокатной фабрике. Вот потому такие большие и добрые руки!

Бабульке сказал, что наша улица продула и игра не заладилась с самого начала. И она рассудила примерно так же, как и я, сидя на лестнице, когда народишко схлынул, не оставив после себя ничего существенного.

– День на день не приходится, авось завтра счастье будет на вашей стороне, – успокоила она, откушав вчерашнего пряника и съев два батончика. Я все-таки захватил из вчерашнего рога изобилия кое-что.

Однако завтрашний день уже не рисовался мне таким радужным, каким я его видел еще вчера, когда ложился спать с одной только мыслью: «Скорей бы настало завтра! Скорей бы на паперть!»

Утро было хмурым, набежали тучки, и я несколько проспал. Но тем не менее я быстро выпил свое молоко с пряником и отправился, чмокнув бабулю, которая что-то перекладывала или искала в большущем сундуке с коваными накладками, где по углам она хранила похоронные принадлежности – всякие новые полушалки, кофты, юбки, домашние тапочки, платья исключительно черных цветов, молитвослов и бог знает сколько разного… Как будто хоронить ее будут как минимум раз десять, не меньше.