Жажду — дайте воды

— Позвольте мне съездить в свою деревню. Фашисты там все сожгли и разрушили. Взгляну, что с избой… Может, жена и трое детишек живы?..

Я молчу. Ну как отпустить его? Нет у меня на это права. А он смотрит на меня с такой надеждой, что отказать ему равносильно тому, что убить. Что мне делать?..

— Прошу вас, разрешите?..

Нет, не могу я ему отказать. Гляжу на карту. До Гатчины верхом чуть больше двух дней пути. И столько же обратно. Поезда, жаль, еще не ходят. Тогда бы Старик добрался туда за десять часов. Ничего не случится, мы не пять, а все десять дней еще тут пробудем, успеет возвратиться.

— Хорошо, разрешаю!..

Давно я не видел счастливого лица. Старик так радовался, что я даже удивился. В наши дни — и так радоваться? К тому же на фронте? Хоть бы он нашел своих живыми!

Мой дом отсюда далеко. Пусть хоть этот человек побывает дома, встретится с родными…

Я дал ему лошадь. Обо всем доложил потом начальству. На следующий день после его отъезда вечером к нам в расположение прибыл командир дивизии. В штабе срочно собрали всех офицеров.

— Завтра отправляемся на запад, — сказал командир дивизии. — Дойдем до Луги, а там погрузимся в эшелоны и через Псков будем продвигаться к фронту…

Это нас не удивило. Наше дело шагать вперед, возводить рубежи, рыть окопы.

Я даже не представляю, что буду делать, когда кончится война. Иной раз не верится, что всего этого когда-нибудь совсем не будет. Не будет вот этого автомата, прожженной шинели Сахнова и моих дымящихся минометов?! Нереально.

Совещание в штабе подходило к концу, когда командир дивизии вдруг обратился ко мне:

— …и чем вы теперь замените потерянную вами лошадь?..

— Какую лошадь? — удивился я.

— А ту, что пожаловали своему солдату, уехавшему в Гатчину.

— А-а! — вспомнил я. — Простите, товарищ генерал, не мог я ему отказать…

— Знаете ли вы, голубчик, что такое одна боевая лошадь? Завтра выступаем, а солдата нет и лошади тоже! Может, на себе боеприпасы повезете? Так и знайте, дадим выговор да еще стоимость коня в двенадцатикратном размере взыщем!

— Слушаюсь, товарищ генерал, только уж позвольте, я приведу двенадцать коней, чтоб позор такой не носить.

— Что ж, — кивнул генерал, — надеюсь, это не шутки и двенадцать коней будут здесь к утру.

Я обо всем рассказал Сахнову. Кому же еще?..

— Что делать, сынок?.. Вы невольно толкаете меня на преступление. Раздобыть двенадцать лошадей. Хорошо хоть, не тринадцать. Ненавижу я эту чертову дюжину. Когда прикажете отправляться?

— Куда?

— Добывать коней.

Лошадь не рыба, в Луге ее не поймаешь: где он собирается искать лошадей?

— Куда ты пойдешь?

— Сказал же — за конями.

— Прямо сейчас?

— А когда? Утром ведь выступаем.

Сахнов взял с собой еще одного солдата, украинца. Оседлали они двух наших уже отдохнувших коней и исчезли в ночи.

Сахнов со своим напарником нагнали нас на марше к вечеру следующего дня. Они и впрямь привели двенадцать коней.

* * *

Наш пополненный полк погрузился в эшелоны. Тронули к Пскову.

От Пскова свернули на запад и через Эстонию въехали в Латвию.

Снова едем на передовую.

На одной из станций я обменял свой трехдневный паек хлеба на флакон «Красной Москвы». Для Шуры.

— От тебя пахнет землей, блиндажом. Перебей духами.

Сегодня шестое августа. Через четыре месяца и двадцать два дня мне исполнится двадцать один год. Записи мои в поре созревания.

ПОГИБШИМ НУЖНЫ МОГИЛЫ

Августовское солнце прокалило вагоны.

Я часто заглядываю к капитану Гопину — сыграть партию в шахматы. Как-то на одной из станций он предложил мне:

— Тут есть в автолавке Военторга одеколон. Сходим купим?

Купили целых пять флаконов. На все какие были деньги. Гопин разбавил одеколон водой, и жидкость стала молочно-белой.

Я хватанул полный стакан. Отвратительная бурда! Когда пьешь, еще ничего, но потом башка раскалывается. Словно молотом бьет мне в мозг одеколон; в желудке буря, как заворот кишок, и тошнит…

— Ничего, пройдет, — сказал Гопин.

Целую неделю бушевал во мне одеколон.

* * *

На одной из станций Гопин обратился к командиру полка:

— Мой дом отсюда в трехстах километрах. Разрешите съездить? Может, из родных кого разыщу. Я потом нагоню эшелон. Поверьте?..

Командир полка развел руками:

— Да разве это в моей власти, капитан?

Гопин мрачно глянул в направлении своего дома.

— Убьют меня, и очень скоро. Я это чувствую…

Его сжигала тоска и печаль. Долго-долго вглядывался в даль.

* * *

Наш эшелон пересек Западную Двину, Даугаву, как называют ее латыши.

Красивая земля Латвия, много воды, равнинная и зеленая. Какая-то в ней девственная нежность.

Близ Елгавы идут тяжелые бои. Все тотчас забыто: и тихий шелест трав, и зловещее пророчество Гопина, и отвратительный вкус одеколона.

Мы снова на фронте. Расположились в редком лесу. Штабной связной привел ко мне какого-то журналиста.

— Я хочу написать очерк о вашей роте, — сказал он. — Можно?

— Почему бы и нет! Рота славно воевала, особенно на Нарвском плацдарме.

— Отлично, — обрадовался журналист. — Тогда с Нарвы и начнем. Как ваши имя, фамилия?

— Пишите от имени Ивана Филиппова.

Он удивленно посмотрел на меня.

— Но вы не похожи на русского…