Жаждущие престола

В один из дней после этого сражения к воротам Троицкого монастыря примчался казак. С коня его белыми хлопьями капала пена.

– Есть у вас воевода? – спросил казак стражника с бердышом, стоявшего в воротах.

– Я тя к нему провожу, – вызвался молодой монашек, бывший поблизости.

Казак слез с седла и, шагая за монашком, повел коня в поводу.

– Кто тут воеводой? – спросил он, вытирая рукавом пот с лица.

– Князь Григорий Борисович Долгорукий, – уважительно произнес монашек.

У воеводиной избы казак привязал своего скакуна к коновязи. Поднявшись по ступенькам, вошел в большую горницу, перекрестился на образа и поклонился сидевшему за столом осанистому, мужественного вида человеку лет сорока.

– Ты ко мне? – Сидевший за столом человек в кафтане воинского начальника встретил казака внимательным взглядом.

– Мне до воеводы, до князя Долгорукого.

– Я воевода, слушаю тебя. Ты откуда?

– Скакал от самой Москвы, от Тушина.

– Пошто торопился?

– Предупредить. Князь Григорий Борисович, остерегись. На Троицу идут воеводы царя Димитрия – Сапега и Лисовский.

– Откуда ты узнал? – нахмурился Долгорукий.

– Наш курень у них в войске. Вместе с черкасами из Запорожья и польскими гусарами.

– Ты-то с Дона? Значит, донцы против московского государя?

– Да, князь, все присягали Димитрию Ивановичу. И я тоже. Но меня сотенный наш послал предупредить. «Недаром, – гутарит, – тебя Серегой кличут. Гони в Троице-Сергиев монастырь. Скажи там, что есть слух, будто бы Сапега с Лисовским хотят мощи святого Сергия осквернить. Рази мы, православные, можем терпеть такое? Скачи, Серега, предупреди. Пусть ворота закроют и к бою готовятся».

– Побудь здесь. Я пойду к архимандриту доложить твою весть, – озабоченно сказал князь Долгорукий, вставая.

Седой старец, уже согнувшийся от преклонных годов, архимандрит Иосаф, выслушав, в чем дело, позвал служку и велел пригласить к нему второго воеводу, дворянина Голохвастова, казначея и дьякона отца Гурия.

– Жаль отца Авраамия Палицына нету. Он в Москве при государе, келарь-то наш, – напомнил архимандрит Долгорукому. – Ну, как готовиться ратным людям к приступу неприятелей, тебе, Григорий Борисович, лучше знать. А что еще присоветуешь?

– Я думаю, надо послать к жителям ближних сел, чтобы бежали поскорее сюда, укрыться за монастырскими стенами.

– Верно, сын мой, верно. Спасти надобно православных от грабежа, а то и от смертей лютых.

– Куда денется столько народу? – сказал казначей Иосиф Девочкин. – И опять же прокормить скольких надо.

– Да ничего, Осип, – махнул на него старчески-слабой рукой отец Иоасаф. – Потеснимся, поделимся хлебом. В свободные кельи семейных пустим, особенно тех, что с младенцами. Что ж поделать! Страждет народ от воров, а мы, молебщики Господни, чем можем им пособим, Христа ради.

– Надо, чтоб всю свою живность и всякую еду, заготовленную на зиму, сюда доставили. И хлеб, даже и необмолоченный, пусть сюда везут. И всякую теплую одежу. Тулупы там, шушуны, душегреи, сапоги валеные, платы шерстяные вязаные, вобчем всяку теплоту. Дело ждет нас всех затяжное помимо прочего. Так что пусть Богу молятся и терпения набираются. Ничего нельзя оставлять врагу, – посоветовал Голохвастов.

– Вот и займитесь, отец архимандрит, людьми страждущими. А я пушками да ратниками, – заключил князь Долгорукий.

– Ратных-то у нас немного? Или как? – спросил старец нахмуренного, посуровевшего воеводу.

– Человек семьсот. Еще приложить столько же паломников да ратников из разных городов с начальниками из детей боярских. Ну, приложим еще монахов, способных нести воинские труды. Маловато все же. У ворога в десять – пятнадцать раз поболе, я думаю. Ну что ж, будем обучать, ставить на стены крестьян. Научим из пищали стрелять, дело нехитрое. И к пушкам их же поставлю. А бросать в осаждающих камни да рубить дерзнувших подниматься на стены топором – они сами сообразят. Так-то, владыка, примем бой за мощи святого Сергия.

– Так-то, сыне, так-то. Святый Сергий поможет. Ему не впервой ратникам помогать. Верно, отец Ефимий? – удостоверился Иоасаф у рослого широкогрудого монаха с такой же широкой густой бородой и буйным волосом, как вся его мощная богатырская фигура. Инок Ефимий отвечал и ранее за порядок и безопасность в обители со стороны монастырского началия.

– Паки и паки[96] придем к ратным людям и мы, смиренные, припадем с усердием к топору, сулице и палице! Благослови, душе моя, возлюбить ярость народную ко врагу! – молитвенно и торжественно произнес он.

Не успели последние возы из ближних сел с мешками зерна, немудреным крестьянским скарбом, с бабами, державшими на руках младенцев, а также и немощными стариками въехать в распахнутые ворота монастыря, как на московской дороге показались первые всадники в кунтушах, с саблями у бедра, с пищалями и мушкетами. Над всадниками на длинных тростях трепетали при легком ветерке яркие прапоры.