Жаждущие престола

Гетман ворвался в спальню Марины и потребовал от нее послание ее мужа. Она, разумеется, заявила, что никакого письма не получала. Здесь присутствовала Барбара Казановская, еще несколько шляхтянок, служанки. У дверей дежурили казаки атамана Заруцкого. Ружинский, хоть и требовал, и дерзил царице, но лично обыскивать ее все-таки не посмел.

Остальные письма он перехватил у Казимирского и приказал своим гусарам посадить его в темную «за караул». Читал письма, призывавшие к его аресту, кусая в бешенстве губы. Походил по комнате, морщаясь от досады и боли в плече. «Ладно. Я тебя проведу, безмозглый москаль», – подумал гетман и сел к столу.

Он написал калужскому воеводе Скотницкому (все же это был поляк), что властью данной ему (гетману) от Войска, приказывает взять так называемого Димитрия, выдающего себя за русского царя, и доставить его под конвоем в Тушино, где тот должен ответить за свои деяния и пр. Затем расписался размашисто и даже изящно: «Князь, полковник и гетман всего Войска Роман Ружинский». Шлепнул золоченую войсковую печать и свою княжескую, синюю, сверх того. Ружинский решил отомстить самозванцу его же монетой. Он вызвал арестованного Казимирского и спросил его, читал ли он письма, переданные ему самозванцем.

– Что вы, пан гетман, как я мог посметь такое! – уверял перепуганный Казимирский, боясь, что гетман от злобы и досады может с ним расправиться. – Я вообще никогда не читаю чужих писем, тем более таких знатных лиц. Так что я ни в чем не виноват.

– Я тут подумал, что мне с тобой сделать, казнить или помиловать, – продолжал запугивать Казимирского Ружинский.

– Помилуйте, пан гетман, ради Езуса и Чентсноховской Божьей Матери, я только передал письма, – чуть не плакал Казимирский. – Я даже краем глаза не заглядывал в них…

– Мы же все-таки поляки, – словно размышляя вслух, произнес Ружинский. – Мы должны помогать друг другу, а не наносить ущерб и не предавать, как это сплошь делают бессовестные московиты.

– Да, ясновельможный пан гетман, мы поляки и должны друг другу… – забормотал Казимирский, почувствовав надежду на помилование. – Я готов, ясновельможный пан, в лепешку расшибиться для вас… Только прикажите, только одно слово…

– Хорошо, – пришел к окончательному решению гетман. – Я решил дать тебе очень важное… более того, тайное поручение. Выполнишь его – будешь жить и будешь награжден, ну а если нет…

– Ой, что вы, ясновельможный пан, да я для вас…

– Ты сейчас же возвращаешься в Калугу. Вот письмо воеводе Скотницкому – отвезешь лично ему в руки. Сделаешь – и все: ты прощен и получаешь награду. А если нет…

– Да что вы, пан гетман! Ваше поручение такому незначительному человеку, как я, это уже величайшая награда!

Отъехав верст тридцать от Тушинского лагеря, Казимирский сломал печати и вскрыл письмо.

– Ой, ой, ой! – чуть не закричал он. – Передать воеводе, чтобы он арестовал и прислал Ружинскому царя… Да осмелится ли воевода Скотницкий сделать такое?! Кругом царские казаки и стрельцы, а вокруг Скотницкого только горсточка поляков… Он не решится, но скажет царю, что это письмо от Ружинского доставил я. Ой, ой, ой! Петля! В таких случаях Димитрий Иванович думает очень быстро. Нет уж, Тушино далеко, а Калуга приближается с каждым часом.

Въехав в Калугу, Казимирский без сомнений направил коня к царскому дому. У крыльца стояли стрельцы (воровские, конечно) в красных и синих кафтанах. Опершись на бердыши и положив левую руку на рукояти сабель, они подозрительно взглянули на него. Дальше в широких ступенчатых сенях сидели и прохаживались казаки из отряда князя Шаховского. На них были черные чекмени, высокие шапки с кистями до плеча и алыми шлыками. Вместо стрелецких бердышей – острые пики, а сабли у бедра круто изогнутые, татарские.

«Димитрий Иванович» прочитал послание гетмана и похвалил Казимирского:

– Молодец! Я этого не забуду. А мои письма передал?

– Ваше Величество, из ваших писем я успел передать только царице Марине Юрьевне. А потом, как я из ее дома вышел, меня сразу повязали и – к Ружинскому.

– Эх, досада! Но она-то все-таки получила мое письмо? Прочитала?

– Конечно, это я успел. И она спрятала. Но вот потом Ружинский грозил меня повесить. Я еле отговорился – знать, мол, ничего не знаю. Посадили все равно в сарай до утра. А утром меня снова к Ружинскому. Ладно, говорит, отвезешь сегодня мое послание воеводе Скотницкому и – прощен. Я конечно: «Слушаюсь, пан гетман. Весь к вашим услугам». Письмо в сумку – и на коня.

– Все равно молодец, Казимирский. Главное, Марине передал. А ну налейте славному пану Ясю в хрустальный кубок самого дучшего вина. Мальвазеи. Ты слышишь, Петруха? Самого лучшего вина! – распорядился радушно «Димитрий Иванович» и даже хлопнул в ладони.

Тут Петька Кошелев вынес на расписном подносе высокий, переливающийся гранями, хрустальный богемский кубок, полный красного вина.

– Моему верному посланцу за проворство и верность, – сказал «царь». – Выпей, Ясь, за мое здоровье. Остальные награды от меня чуть позже.

Сияя от радости, Казимирский осторожно взял кубок.

– Ваше Величество, за ваше здоровье! Виват!