Жаждущие престола

– Кто? Кто это? – всполошилась на постели Марина.

– Это я, твой муж Димитрий, – довольно наглым тоном сказал «царь». Он пошарил в темноте и, споткнувшись, упал на хрупкую Марину.

– Ай! – приглушенно пискнула царица. – Как вы смеете! Я позову стражу!

– И объявите ей, что муж пришел почесать свою жену… ха, ха…

– Но вы же обещали, что до Кремля…

– До Кремля еще так далеко, как до Царства Небесного, – заявил «Димитрий», сбрасывая кафтан, сапоги и портки.

– Нет, нет… – стонала молодая женщина, задыхаясь и теряя последнюю волю к сопротивлению. – Негодяй…

И когда этот сильный, полупьяный грубиян задрал ей рубашку, провел ладонями по грудям и, навалившись, начал с рычанием свое мужское нападение, она сдалась. А через некоторое время поняла, что давно истосковалась по мужской ласке. Глубоко ублажив царицу и кое-как добравшись до конца, он тут же, у стенки, заснул.

Марина долго не могла прийти в себя, она все вспоминала мгновения яростного наслаждения. Лишь только стала дремать, как он очнулся и с новой, уже властной силой схватил и подмял маленькую полячку.

– Я не могу больше… – слабо защищалась она. – Вы нарушили данное вами обещание. Вы… вы… о, нет…

И, чувствуя его звериное желание, не могла больше сдерживаться. Взвизгивая и бормоча бессмысленно страстные слова, она сопрягалась с ним до изнеможения еще несколько раз.

В окошке стало светлее и на чисто вымытый пол упало золотистое пятно от первых лучей. «Царь» сел рядом на край постели, стал одеваться.

– Как вы могли так… – с тихим упреком сказала Марина. – Вы же обещали…

– Но мы ведь живые люди, – возразил «Димитрий». – Что я должен, имея жену, рыскать по обозам за девками? Разве не понравилось? А сама так в меня вцепилась, так верещала…

– Пошел вон, – рассердилась Марина, чувствуя себя униженной. – И не приходи больше…

– Ладно, – с усмешкой сказал «царь», – до темноты. А там видно будет.

VII

По прошествии двух недель все постепенно стало улаживаться в отношениях «Димитрия Ивановича» с Мариной и паном Мнишеком. Тем более, что долгие предварительные переговоры с ними были вредны для Лжедимитрия. Их колебания в признании его прежним самозванцем, к счастью для него, прекратились, когда он дал Мнишеку запись, что тотчас по овладении Москвой выдаст ему триста тысяч рублей. К этой огромной по тем временам сумме Лжедимитрий присовокупил пожалование ему во владение Северского княжества с четырнадцатью городами.

В начале сентября в стане Сапеги происходило тайное венчание Марины и второго Лжедимитрия, совершенное иезуитом Мартином Стадницким, духовником царицы. Он убедил ее, что это католическое венчание безусловно будет только благом для нее и особенно для римской церкви.

В Польше и вообще в Европе казались искренне убежденными, что «Димитрий» (тот самозванец, который был им особенно благоприятен) жив. Они то ли верили, то ли притворялись, отождествляя нового «Димитрия Ивановича» с первым. Один из столпов католицизма кардинал Боргезе писал папскому нунцию в Польше: «Если справедливо известие о победе Димитрия, то должно быть справедливо и то, что он настоящий Димитрий».

Однако, как выяснилось позже, Лжедимитрию не удалось взять Москву и всем его сподвижникам нужно было думать, как зимовать в Тушине. Зима приближалась, ударили первые морозы. Снег начал набиваться в их летние палатки.

В это время военная сила самозванца состояла из восемнадцати тысяч конного польского войска и двух тысяч жолнеров-пехотинцев. Служило Лжедимитрию примерно по пятнадцати тысяч запорожских и донских казаков, еще более рьяно, чем поляки, истязавших и грабивших мирное население. Собственно русских воров держали в Тушинском лагере немного. Им не доверяли, потому что время от времени они десятками перебегали в Москву. Зато польских купцов (немалую часть из них составляли скупщики трофейной добычи) находилось временами до трех тысяч.

С наступлением зимы в Тушине начали рыть землянки, для лошадей делали стойла из хвороста и соломы. Завоеванные волости Московского царства поделили между отрядами. Они постоянно собирали дань с деревенского люда, как во времена владычества золотоордынских ханов. Огромные обозы потянулись к Тушину по всем дорогам. На каждую роту приходились тысяча и больше возов.

«Богатая страна! Чего они тут постоянно голодают? – смеясь, говорили между собой поляки. – Нам везут из сел и городов любое яство, которого только душа пожелает».

Наскучило жить в землянках, стали в ближних деревнях забирать избы, выгоняя крестьян на мороз. Избы ставили при обозах. У иного пана во владении оказалось по две-три избы, а в землянках устроили погреба.

Среди Тушинского табора возвели хоромы царю, царице и Мнишеку. Табор превратился в город.

Толстые стены и дубовый частокол вокруг достигал в высоту свыше трех сажен, а то и выше. На прочных возвышениях с накатом установили пушки. А на башнях развевались польские знамена, будто издали грозя Москве вышитыми на них католическими крестами.