Жаждущие престола

Полковник Лисовский с запорожскими казаками, действуя отдельно от основного войска Лжедимитрия, взял в Рязанском княжестве Зарайск. Город подвергся огню и разорению, напомнивших грамотным людям летописание о вторжении в Рязанскую землю кочевых орд хана Батыя.

Из Рязани к Зарайску пришло ополчение с воеводой Захаром Ляпуновым. Сражение длилось ожесточенно и упорно. Уступавшая в числе ратников и вооружении, дружина Ляпунова была наголову разбита. Рязанский воевода ускакал с небольшой кучкой ближних людей.

После этого, грабя и сжигая по пути деревеньки, Лисовский вышел к Коломне, взял ее приступом, разорил и обезлюдел.

Но на дороге к Москве его догнали конные дружины князей Куракина и Лыкова. Тут уж Лисовскому едва удалось избежать гибели или плена. Лишь с немногочисленным отрядом казаков он ускакал к Тушину. Остальные были нещадно перебиты.

Затем Куракин и Лыков вернулись к Коломне. Истребили ставленников Лисовского. И провозгласили в городе власть царя Шуйского, поставив новых вятших людей, присягнувших Москве.

Так война велась с переменным счастьем. Но для Шуйского впереди не было ничего утешительного.

Вор укрепился под Москвой. Вопреки договору, заключенному с королевскими послами, ни один поляк не оставил тушинский табор. Наоборот, один за другим прибывали новые отряды: Бобровский с гусарами, Млоцкий с гусарами и запорожскими казаками, дальше Збровский и Выламовский – каждый привел по тысяче наемных ратников из Польши и Ливонии.

К осени появился Ян Сапега, впоследствии известный своим искусным водительством полков и звериной жестокостью по отношению к мирным жителям. После него в селах и городах оставались только пепелища, раскачиваемые печально холодным ветром повешенные да изрубленные трупы женщин и детей на истоптанных копытами улицах.

Проезжая путями его походов, иной ратник-москвитянин горевал, глядя на сожженные жилища, на истерзанные тела русских светлокосых девушек, на казненных и замученных крестьян, и поминал бормотания Спирьки-юродивого у церкви Покрова на Красной площади: «Скоро враг придеть… Настанет темень темныя, тьма непроглядная… Ой, быть горю на Руси, плачь русский люд, голодный, посрамленный да убиенный люд…» Тогда многие юродивого корили и прогоняли:

– Че скулишь-то, уродливый? Че зря беду-тугу[83] накликаешь?

Ан и впрямь не зря плакал сам да и прочий бедный люд плакать звал блаженный, человек Божий.

Так Ян Сапега истязал и свирепствовал, хотя личный приказ короля Сигизмунда был ему вручен и гласил: не идти на Русь. Но для ясновельможного пана такой приказ явился оскорблением. Он плюнул на приказ короля и растоптал его рыцарским сапогом. И пошел на Русь добывать себе славу, страшную и кровавую.

Под знамена Тушинского вора стекались и русские воеводы, не только простонародье, надеявшееся на приход «истинного», «доброго» и «праведного» царя. Разочаровавшись и презирая хитрого жестокого старика Шуйского, а также и его туполобых, чванливых, престола жаждавших братьев, в Тушинский стан явились князь Дмитрий Трубецкой, Алексей Сицкий, Дмитрий Черкасский, Василий Мосальский. Многие из них надеялись, что лжецарь займет московский трон, и спешили обеспечить себе его благоволение.

А тем временем пан Валавский, канцлер Вора, использовал тайный совет Адама Вишневецкого – не найти или не догнать отпущенных Шуйским Мнишеков.

Но самозванец уже переменил свое отношение к встрече с женой бывшего Лжедимитрия. Он решил заставить коронованную царицу Московии, «эту гордую, упрямую сучку», как описал ее кто-то из знавших ее поляков, признать его своим настоящим мужем. Появление царицы Марины подтвердит его царское происхождение, если удастся разыграть трогательную сцену.

«Царь» наорал на Валавского, считая, что он недостаточно усердно искал Мнишеков. Он даже разжаловал его из канцлеров, но, впрочем, скоро восстановил. Гетману Ружинскому велено было устроить новую погоню.

Сам же пан Юрий Мнишек не торопился в Тушинский лагерь. Не спешил он и в Польшу. Все тысячи золотых монет, драгоценности и меха при пленении были у него отняты. Кое-что сперли свои, освободители-поляки, остальное выгребли грубияны-московиты из окружения Шуйского. Словом, сандомирский воевода вновь остался гол, как сокол, и даже более гол, чем был, став тестем первого Лжедимитрия.

Он ехал, глядя на унылые русские поля, и вздыхал с грустью, вспоминая прежнее роскошество и неожиданный трагический конец. Проклятый Шуйский! Проклятая шайка толстомордых толстозадых бояр, устроивших внезапный переворот! Будь проклято это дикое, взбесившееся московское быдло, нападавшее с упорством разъяренных быков! Что-то ждет пана Мнишека впереди… Попреки короля? Суды? Требования остервеневших кредиторов? О, Езус Мария! А каково Марине? Из коронованной царицы сказочно богатой Московии стать обычной да еще обедневшей панной. Не то вдовой, не то жертвой политического заговора.

Но позади вдруг послышались стрельба, крики на польском и на русском. Сопровождавшие их стражники разбежались.

– Что такое? – встревожилась Марина.

– Молчи, дочка, не наше дело. Пусть там сами разбираются.