Желание

– Пусть у нас и не так много общего, но она моя единственная сестра. А еще она – прекрасная мать своих дочерей, и я хочу, чтобы она знала, что вдохновляла меня во многих отношениях.

– Больше никого?

– Еще Тринити – за все, что он сделал для меня. И Луанн по той же причине. И вас. В последнее время мне стало совершенно ясно, с кем я хочу провести оставшееся время.

– А как насчет последней поездки куда-нибудь? На Амазонку или что-нибудь в этом роде?

– По-моему, времена моих поездок давно позади. Но это не страшно. Об этом я не жалею. Я наездилась так, что хватило бы на десять жизней.

– А если последний пир в ресторане с мишленовскими звездами?

– Вы забыли, что вся еда на вкус кажется мне отвратительной? Я питаюсь одними смузи и эгг-ногом.

– Попробую придумать еще что-нибудь…

– Все хорошо, Марк. Сейчас квартиры и галереи мне более чем достаточно.

Он уставился в пол, наклонив голову.

– Как бы мне хотелось, чтобы здесь с вами была тетя Линда…

– Не только вам, но и мне, – согласилась она. – И в то же время я бы не желала, чтобы ей пришлось видеть меня такой и поддерживать в предстоящие трудные дни. Однажды она уже сделала подобное для меня, когда я в этом особенно нуждалась.

Он молча и согласно кивнул, потом перевел взгляд на коробку, стоящую на столе.

– Видимо, теперь моя очередь преподнести вам подарок, но с тех пор, как я заворачивал его, я все теряюсь в сомнениях, стоит ли его вам дарить.

– Почему?

– Не знаю, как вы к нему отнесетесь.

Она подняла бровь.

– Вот теперь вы пробудили во мне любопытство.

– И все равно я не решаюсь его подарить.

– Да что же это такое?

– Можно сначала спросить? О вашей истории? Не о Брайсе. Вы кое-что упустили.

– Что именно?

– Вы все-таки решили подержать ребенка на руках?

Мэгги ответила не сразу. Ей вспомнились безумные минуты сразу после родов – облегчение и усталость, которые она вдруг ощутила, плач ребенка, врачи и медсестры, хлопочущие над ними обоими и точно знающие, что надо делать. Смутные образы, и не более.

– Нет, – наконец ответила она. – Врач спросил, хочу ли я, но я не смогла. Я боялась, что если соглашусь, то больше не отпущу никогда.

– И тогда вы поняли, что отдадите ему своего плюшевого мишку?

– Не уверена, – Мэгги попыталась воссоздать путь, по которому двигались ее мысли, но не сумела. – В то время это решение выглядело спонтанным, но теперь мне кажется, что я приняла его с самого начала.

– А новые родители не возражали?

– Не знаю. Помню, как подписала бумаги, попрощалась с тетей Линдой и Гвен, и вдруг осталась с мамой в палате. Потом все как в тумане, – она говорила правду, но разговор о ребенке пробудил мысли, которые она годами держала взаперти, и они потоком вернулись к ней. – Вы спрашивали, что я хотела бы на Рождество, – наконец продолжила она. – Пожалуй, я хотела бы знать, стоило ли так поступить. Правильное ли решение я приняла.

– Вы имеете в виду – насчет ребенка?

Мэгги кивнула.

– Отдавать ребенка на усыновление страшно, даже если это правильный поступок. Никогда не знаешь, как все повернется. Гадаешь, как приемные родители растят его, счастлив ли ребенок. Строишь предположения насчет мелочей – любимой еды или увлечений, не знаешь, унаследовал ли ребенок твои жесты, тики, темперамент. Подобные вопросы возникают во множестве, и сколько ни стараешься подавить их в себе, они порой до сих пор всплывают на поверхность. Например, когда видишь, как какой-нибудь малыш держит родителей за руки или замечаешь в ресторане за соседним столиком обедающую семью. Все, что мне оставалось, – гадать и надеяться.

– И вы никогда не пытались искать ответы?

– Нет. Несколько лет назад я подумывала внести свое имя в реестр усыновлений, но потом у меня обнаружили меланому, и я задумалась, а стоит ли, учитывая мой прогноз. Откровенно говоря, рак меняет всю жизнь. Но было бы отрадно узнать, как все сложилось. И если бы он захотел встретиться со мной, я определенно согласилась бы на эту встречу.

– Он?

– Представляете, у меня родился мальчик, – усмехнулась она. – Сюрприз, сюрприз! На УЗИ ошиблись.

– Не говоря уже о материнском чутье – вы были так уверены, – он придвинул к ней коробку. – Ну, смелее, откройте ее. По-моему, вам это нужнее, чем мне.

Заинтригованная, Мэгги с любопытством посмотрела на Марка, потом наконец потянула за ленту. Она сразу поддалась, незаклеенная бумага так же легко развернулась. Под ней обнаружилась обувная коробка, и когда Мэгги подняла крышку, все, что она смогла, – уставиться на содержимое и замереть. У нее перехватило дыхание, время замедлилось, изменило сам воздух вокруг нее.

Мех кофейного цвета свалялся и облез, на лапе появились еще одни Франкенштейновы стежки, а первые еще держались, как и пришитый глаз-пуговица. Написанное маркером имя в тусклом свете было почти неразличимым, но Мэгги узнала свой детский почерк, и сразу же волна воспоминаний окатила ее: она спит с мишкой в детстве, крепко обнимает ее, лежа в постели в Окракоуке, цепляется за нее и стонет во время схваток по дороге в больницу.