Желтое воскресенье

— У него плоское лицо, густые усы и брови. Однажды дед Паша нечаянно повстречался с мишкой и с тех пор носит свернутую набок скулу. А собираясь в отпуск, распустил густую растительность по обличью, чтобы жена не испугалась…

Сухов скупо рассказал о природе: вечно сырое небо, бурая до горизонта тундра, а там, дальше, на кромке земли лежат голубоватые сопки, а еще дальше, в центре Таймыра, — сказочное озеро, полное дичи, рыбы и красоты.

Женщины слушали. Сухов говорил и не узнавал себя, что-то бурно толкало его на беспрерывную речь. Прежде глухой и невыразительный голос теперь приобрел богатство оттенков, а мысль работала в поиске новых красок и выражений. Сам Сухов удивился такому превращению, а возникший вместе с тем озноб хорошо отражал лихорадочность его ума. Однако что-то не вязалось в суховском рассказе, хотелось чего-то иного, что бы соответствовало его нынешнему состоянию духа, поэтому он и вспомнил смешную историю о мышке.

Василий Васильевич Рикардо, капитан снабженческой шхуны «Нерпа», был известен на побережье по прилипчивому прозвищу Вась-Вась. Однажды последним рейсом Вась-Вась доставил большой, чуть ли не метровый, фанерный ящик.

— Вот шарики от пинг-понга, возьмешь? — спросил он Сухова.

Сухов удивился: шарики!! Это прибавило уверенности капитану.

— Бери, Сухов, ты же культурный человек, спортом заниматься будешь в свободное от работы время, цинги не будет, еще спасибо скажешь!

Но Вась-Вась был просто сражен, когда Сухов согласился, и не понять было ему, что ящик напоминал Сухову о какой-то далекой, странной и поэтому смешной жизни.

А между тем шарики понравились собакам; пока не изгрызут десяток, ни за что не тронутся в путь — условный рефлекс! С того времени каждый год заказывал по два ящика. И вот однажды, готовя к походу снаряжение, Сухов подгонял лыжи, а паяльную лампу в сторону поставил. Сразу вспомнить не мог, отчего взрыв раздался, как брови опалил, как угол с ветошью занялся огнем.

Но потом, распределяя аккуратно мысли, понял, что пламя лампы направил на ящик с шариками, а те — словно порох… Прошла неделя или две — из черного угла появилась серая мышь с пестрыми глазками, как бы подтверждая, что материя никуда не исчезает, а только переходит из одного состояния в другое. Мышка Сухова боялась и бегала только по ночам, что-то ела, шуршала, громко грызла. Чтобы упорядочить сожительство, Сухов клал с вечера по две печенюшки на волохастое одеяло у своих ног. Этого ей хватало до утра, а днем мышка куда-то пряталась. Сухов теперь с теплым чувством вспомнил ее милую мордочку и зеленоватые точки глаз.

— А вот нынешней весной погибла, — сказал Сухов, вспоминая ее, как близкого друга, — видно, не вынесла своего мышиного одиночества. Не заказывать же ей на Диксоне дружка?

И уж совсем войдя в роль, Сухов рассказал еще про деда Пашу: как однажды тот пригласил его на свой день рождения в бухту Толя, а дело в том было, что Паша родился 8 марта. И это обстоятельство само по себе делало случай необычным.

Однако, придя в гости, хозяина дома Сухов не обнаружил, лишь на столе записку: «Покорми собак, жди, скоро вернусь».

Кормил собак, ждал сутки, вторые, неделю, две… Рассердился, плюнул, свистнул своих собак и ушел. А прежде снял со стены яркую открытку: солнечный пляж, пальмы и здоровенная негритянка с копьем. Дед Паша картинкой дорожил. «На мою бабу чем-то похожа, такая же свирепая», — любил говорить он.

Сухов же, уходя, оставил записку: «Спасибо, угостил на славу, за мной тоже не станет. За простой с тебя пять шкурок, не отдашь — застрелю. Ты меня знаешь!»

— Ну, а женщины?! — спросили, смеясь, новые знакомые.

— Знаете, это скучная тема. Кто-то сказал: «На Севере губ много, а вот целоваться не с кем». Все это верно и для меня, — ответил Сухов.

Однако время бежит быстро, как добрая упряжка с горы.

Сухов знает их имена: первую зовут Галей, а ту, что с веснушками, — Катей. Сухов пристально разглядывал их, теперь словно впервые увидел: женщины были похожи.

— Сестры?

Они смеются:

— Да, отчасти!

— Как это «отчасти»? Такого не бывает!

— Отчасти — бывает. Как говорится, полста на полста!

И решительно заторопились:

— Однако пора, жаль, конечно, расставаться…

— Зачем расставаться, — нахально выступил Сухов, — нам, кажется, по пути? А может быть, пойдем в ресторан? А?

— Нет! — говорит Катя. — Мы не одеты, да и лучше дома, за чашкой чая, если, конечно, не боитесь!!

Дом у Кати большой, желтый, постройки тридцатых годов, почти все окна во двор, эту нелепость замечаешь сразу — стоит поднять голову. Катя левой рукой держит маленькую шляпку, а второй, свободной, показывает вверх:

— Вот оно — мое окно, да не туда, левее, с красными занавесками на кухне…

Сухов ничего этого не видит, он смотрит вбок, на Катю, и тоже кричит:

— А финская кухня у вас есть?

Катя ловит взгляд, грозит нарочито пальцем.

Провожая Галю домой, Сухов пытался запомнить обратный путь до Катиного дома: то мелькнувший поворот, то необычную улицу, то номер дома.