Желтое воскресенье

— Вы милейший парень, Брагин, но не можете понять простых и естественных законов жизни. В природе существует определенная гармония, равновесие. Вот вам пример: тигр и олень. Вспомните оленя, Брагин. Он легок и стремителен, словно бежит по воздуху. Все его тело подчинено этой стихии бега. Упругая тетива мышц гонит его вперед. Но тигр рано или поздно настигнет его и съест. В этом жестокость, но и целесообразность природы… Мне жаль вас, Брагин. Вы не тигр. Маша не для ваших зубов. Один из нас должен непременно погибнуть, конечно фигурально. Я полагаю, что это будете вы… а я…

Брагин, не дослушав, отвернулся. Посмотрел в окно. Увидел черное небо и разбитое в осколках солнце.

«Наверное, будет дождь», — подумал он, тяжело переведя дух.

— Ну, в самом деле, — сказал Фальковский, — зачем вам, простому советскому милиционеру, понадобилась дочь раскулаченного Дранкина? Вы люди из разных миров.

Брагин хотел встать, но не смог возразить, не нашел, что ответить, ибо ему открылась горькая правда в словах Фальковского.

Часть дня Брагин провел в одиночестве.

После полудня он увидел Машу. Она была жизнерадостна и задириста.

«Да, пожалуй, прав Фальковский, — вяло, словно о ком-то другом, подумал Брагин, — я не тигр».

— Если ты будешь скучным, я сегодня танцую с Фальковским.

Брагин что-то ответил, он не помнил что, лишь увидел, как у Маши удивленно подскочили брови. Но лицо Брагина оставалось спокойным, словно эту глупую фразу произнес не он, а некто другой, который хотел ему помочь, но не знал как. Он вспомнил ощущение сна, то есть его неожиданную забывчивость и неясность…

Над заливом собиралась большая очистительная гроза. На краю черного неба тяжело ворочались тучи; сталкиваясь друг с другом, они высекали огромные искры молний. Эти минуты внесли временное успокоение в душу Брагина. Он со злорадством подумал о Маше и Фальковском — танцы отменили.

Вечером, сидя у раскрытого окна и вдыхая удивительный густой и тягучий воздух, пахнущий дымком, почувствовал острое желание пройтись. Он перекинул ноги через подоконник, и вязкое пространство сумерек увлекло его вдаль; там, как ему думалось, за декоративной синевой домов и деревьев скрывается его цель. Но если бы его спросили — какая, он все равно бы не смог ответить, потому что и дом, и садовая скамейка, и даже человек, идущий навстречу, могли быть ею. Брагин остановился внезапно, как если бы мокрой веткой хлестнуло по глазам. Маша! Удивляясь своей размеренности и спокойствию, Брагин подходил все ближе и ближе; они остановились друг против друга, пока любовная сила не соединила их в долгом объятии… Брагин гладил ее волосы, они блестели в мерцающем угольном свете ночи. Он смотрел в ее глаза, угадывая их на бело-матовом лице. Брагин поразился способности видеть их даже ночью.

Они шли, взявшись за руки, сквозь скользнувшую полоску света, прыгая через невидимые журчащие ручьи. Вверху, в круглых темных кронах деревьев, звенели цикады.

— Степа, мы где?!

— Еще не знаю.

— Что с нами будет, Степа?! Где солнце?! Его не было видно целый день… Мне страшно, Степа…

— Все будет хорошо!!

— Нет, нет, ты успокаиваешь меня, а сам не веришь, потому что это так очевидно; я вся дрожу, наверно я скоро умру.

— Машь, ну успокойся, вот моя рука, бицепсы, кулак. Чего же еще?!

— Глупый, разве я о себе! Вокруг меня словно тонкое, хрупкое стекло, дзинь — и нету; я думаю о тебе, как вспомню… становится страшно… Ну погоди, я сама… сейчас, все пройдет… — она успокоилась, опираясь на его руку.

Брагин все время чувствовал расстояние между Машей и собой, и, несмотря на то, что это расстояние стремительно сокращалось, все-таки тонкая перегородка оставалась между ними. Наконец он решился преодолеть и ее.

— Маша! А Фальковский?!

— Я целый день ждала твоего вопроса. Я ждала, когда ты спросишь об этом сам. — Женщина из кокетства хотела почувствовать свою силу и свободу, чтобы потом решиться на самый важный, самый главный шаг в своей жизни. — Я рассердилась на тебя.

Снова застучал по листьям дождь. Сначала их глянцевые плоскости пришли в движение, затем затихли в трепетном и невидимом ожидании. Но вскоре вновь застучали крупные капли, и листья в многоголосом перезвоне, каждый сам по себе и все вместе, подчинились одному закону дождя и ветра.

Они долго целовались под дождем, струйки воды стекали по волосам, лицу, затекали в рот. Соленый дождь…

Вернувшись домой поздно, Брагин осторожно, чтобы не разбудить спящих, зажег лампу, прикрыв ее газетой. Затем достал тетрадку, отчертил еще одну колонку, третью, заточил карандаш и в левом углу четко вывел: «Фальковский». «Взгляните на солнце, Фальковский. Его круг совершенен. И только любовь равнозначна этой огромной умиротворяющей силе. В сущности, дождь, деревья, цветы — та же любовь. Но только шар — великолепный, желтый, огромный, сияющий шар — символ ее. Любовь и солнце имеют право на существование».

После этого Брагин крепко заснул.