Желтый караван

Метель тут облепила мне лицо словно мокрой паутиной. Я выплюнул снег и под зеленым рукавом проскользнул в сени, в омут тепла, пахнущего кожей и табаком. Задел хрипло буркнувшее ведро, нащупал ручку следующей двери.

Зеленый абажур настольной лампы. Целый костер из отражений лампы на стекле и металле — в углу. Из-за абажура выглянуло девичье личико, справа от него засветилась круглая, стриженая голова над спинкой кресла. Рядом — еще голова — кошачья. Оба смотрели на что-то возле двери. На включенный телевизор.

— Серега? — из-за спинки кресла высунулась вялая, бледная рука, сложенная «лопаткой» для рукопожатия. Я пожал ее.

— Слышь, мать? Этого-то убили! Точно я говорил!

— Василий-то твой, смотри! Прислал все ж он доктора-то!

— Да не может быть! — не поверил хозяин. Кот было вытаращился на меня, но, безусловно поверив хозяину, опять уставился на экран. Передача была подходящей — давали детектив. Несколько растерянных героев топтались возле трупа. У всех волосы стояли дыбом. Через секунду я, правда, догадался, в чем дело, — шляпа на одном из новых персонажей превратилась в цилиндр.

— У вас сгорел электролит, — поставил я наугад диагноз.

— А вы понимаете, что ли? — удивился хозяин. — Вы ж, вон говорят, врач.

Он выбрался из кресла, зевнул, хлопая себя ладонью по губам, и сбросил кота на пол.

— Тогда я эту страсть прикрою, — он выключил телевизор, — электролит ежели сгорел. Девки! На стол собирайте!

Черный кот застыл врастопырку посреди комнаты. Через него перешагивали.

Вспыхнула люстра, и возникла вокруг очень приличная гостиная, уставленная пухлыми «горстями» кресел, с холодным костром хрустальной «горки» в одном углу и книжным шкафом, словно отлитым из темного стекла — в другом.

Хозяйка появилась с букетом из ножей и вилок.

— Юрий Василич, — протянул вялую руку хозяин, мало похожий на брата-географа: короткий, глазастый, с дореволюционными усами в виде фигурной скобки, отделяющей улыбающийся рот и запавший подбородок от остального. — Мать кличут Тамарой, а эту — Галкой.

— Николай Михайлович, — представился я, одернув пиджак. Кот тут же дернул хвостом.

— Эге! Тезка, — показал хозяин на кота. — Николай Николаевич!

Николай Николаевич взлетел на телевизор и оттуда стал смотреть, чем собираются потчевать.

Мне садиться за стол в этом доме совсем не хотелось. В таких случаях психиатр сразу теряет инициативу. Тем более молодой. Ни тебе бороды, ни брюха. За таким столом я мог разве что робко направлять течение беседы. Вот за рабочим столом задаю вопросы я, я веду в нужный угол, где теряются все пышные одежды, рушатся все «ролевые» нагромождения…

А здесь нагромоздили посуды.

Галя сновала между «горкой» и столом, разжигая хрустальный костер на скатерти. Взмахивала «конским хвостом», широкими рукавами. Халат было распахнулся, и она запахнула его неловким, резким жестом. Хозяйка вспыхивала под люстрой огненной головой, хозяин, из-за усов и глазищ похожий на кота, застыл в позе пловца после команды «внимание», кот в такой же позе свесился с телевизора.

В центре стола появилась бутылка с джином. Хозяин одним движением наполнил две рюмки. Он уже сидел и оглядывался в поисках отставших. За моей спиной, пробурчав что-то вроде «урра!», со звуком мокрой тряпки упал с телевизора Николай Николаевич. Галя внесла журчащую сковороду.

— Мне алкоголь помешает, — сказал я.

— А сегодня дела вам не будет, — показал на потолок хозяин, — теперь до нашего сумасшедшего Петра не достучишься до утра. Долбанет еще из своего шестнадцатого калибра.

— Заночуете, — сухо распорядилась хозяйка, — автобус-то последний, — она повернулась к часам, мигавшим со стены золотой секундной стрелкой, — уж минут через десять на станцию пройдет.

— Раньше приехать я не мог. Дежурил. И электричка…

— Со свиданьицем! — хозяин запрокинул щетинистую голову.

— Курр-ням? — спросил Николай Николаевич, с Галиного плеча заглядывая к ней в тарелку.

— Ну? — покосился на него хозяин. — А ты думал? Дать? — Он оторвал от куриной ноги половину и швырнул кусок в угол.

— У него свое блюдце есть, — упрекнула хозяйка. Черты ее лица были тонкие, даже намекавшие на некую «античность», но обеспокоенные злой заботой. Ей не хватало безмятежности. Она, наверное, становилась красивой, когда спала…

— Блюдце! У всех есть! Свое место, — хозяин показал на потолок. — Так вы в сумасшедшем доме работаете? Днем! А мы тут и ночью! Женаты? Дети? Машина?

— Нет. Я пока…

— Правильно! Погулять хорошо! Хотя, — хозяин показал на потолок, — и бирюком-то сидеть вон! Как у вас там в медицине считается? Воздержание-то?

— Отец, — кивнула на Галю хозяйка, — язык-то!

— Да большая уж! (Галя улыбнулась, потупясь.) Это я к нему веду, к Петру! Лариска-то, жена его, уж лет пятнадцать как померла.

— Он один со странностями в семье? — кивнул на потолок и я.

— Ничего, не волнуйтесь, нам одного хватит, — сказала хозяйка. Перед хозяином на тарелке оказалась в этот момент одинокая рыба, смотревшая на него хитрым глазом.