Желтый караван

Я увидел глаза «старика» и увидел, как шагнула поспешно Тоня, словно пытаясь заслонять от бородача картину за стульями.

— Давайте, давайте!

— Даем, даем, — без всякой интонации сказал «старик», хромая, поплелся в угол, оттащил за «рога» сцепившиеся стулья, выпростал картину с Тамарой. Перевернул. Я подумал тут, что он мог бы спрятать ее подальше. Но ведь не спрятал.

Тамара, молодая, спокойная, сидела, бросив небрежно руки на колени и глядя нам в глаза. Взгляд ее был умен, изменчив, всепроникающ… словом, она была совершенно живой!..

Однажды в гостях я листал альбом, посвященный истории костюма (Гольбейн и Ренуар, Энгр и Мемлинг), и вдруг встретился взглядом с кем-то. Я опять сдавил и выпустил затем на волю пачку слившихся в серое полукружие страниц. Мелькнули букли, кружева и меха и опять — тот взгляд, заставивший отшатнуться. Потом я медленно, осторожно, даже почти со страхом, нащупал ту, сто сорок девятую страницу. Она смотрела. Мудро, чуть грустно, иногда — лукаво, и готовы были вздрогнуть и раскрыться, а иногда насмешливо изгибались шершавые, сухие, казалось, губы…

«La belle Ferronnière». Авторство оспаривалось. Для меня же не было вопросов. Это мог быть только Он — Леонардо…

— Но… эту тоже вы написали?!

— Я, — сказал «старик».

— Да-да, конечно! Тоже вы… но… Бывает же! Что?! Никто не понимает?! — бородач оглядывал нас по очереди. — Вы что?! Вы не видите?!

Он ходил вокруг картины, сунув ее на мольберт поверх той, убитой им Тони, касался короткими, ласковыми жестами то плеча «старика», то подрамника, и движение его манжет напоминало кружение бабочек вокруг букета.

«Старик» же глядел вниз, заглядывал в свой портсигар, в котором уминал сигареты, давя их как клопов.

— Да, — кивнул он, — эта пойдет!

— Пойдет! — бородач махнул в окно. — Нет ей смерти! Хоть…

— Хоть милиционера с наганом ставь, — кивал «старик».

— А вы уезжайте, — шепнула мне Тоня, — не надо на него такого смотреть. Я уж потом его… скажу, мол, опять встану, будем работать… я знаю… дите малое…

— Может, не надо сжигать? Спрятать, отдать?

— Нет. От них не спрячешь. Да и вообще ее не спрячешь. Видите же.

На лестнице я наткнулся на Галю с Николаем Николаевичем на руках.

— Вы уезжаете?

— Да. Сложные вы люди, но пока не спятили. Все даже очень здоровые. Эмоционально адекватные. Способные, даже слишком. Пошли-ка!

Мы стали спускаться по лестнице. Николай Николаевич висел у Гали на локте кольцом — здоровенный, как автопокрышка.

— Вы уезжаете. А как же ужинать?

— Нет. Внизу не до меня. Наверху — и подавно.

— Вы уезжаете… а как мне быть?

Она приостановилась.

И вдруг провела рукой по волосам и отряхнула пальцы. Свет падал на ее лицо сверху и сбоку, делая черты резче и «взрослее».

Я не понимал теперь, как раньше не догадался, чья она дочь. И заодно получил сейчас еще одно доказательство давнего наблюдения, что по наследству передаются не только черты лица, но и «моторика», то есть жесты, мимика…

— Эмоционально здоровые, — повторил я зачем-то, — в этом критерий!

— Это я знаю, — кивнула Галя, — просто художникам всех жалко, да? А… моя мама все равно самая лучшая!..

Мы спустились в сени. Мои куртка и шапка оказались тут: нижние не слишком хотели меня видеть.

— Петр Васильевич пусть себе работает. Он без этого жить не сможет, не надо ему мешать. Никому он не сделает вреда.

— Я знаю.

— А у тебя есть способности. Рисуй! Все подряд, с натуры, честно! Не выпендривайся, не манерничай! Это, все такое, слишком легкое — пыль в глаза. Помни еще, что надо очень любить то, что ты пишешь. Пусть это хоть вилка, хоть чашка, хоть дерево. И всегда будь доброй к тем, для кого пишешь. Ты помогаешь им любить мир и самих себя…

— Это все я знаю.

— Конечно. Но… вот я сегодня нашел в этом критерий. Вроде тоже знал, а заново нашел. Вот такие дела получились…

Николай Николаевич, едва я сунул ноги в башмаки, стал рваться из Галиных рук.

— Да это же его ботинки! Ты что? Ладно тебе! Он их, может, когда-нибудь еще тебе привезет?

Я открыл дверь.

Загорались первые огни далеко внизу, в сумрачной долине. Долетали тонкие крики с катка. Цепочка следов, налитых темной водой, осталась за оградой. Там, где были недавно «Охотники на снегу»?

— Надо проводить вас. Мне только сапоги и пальто…

— Я знаю, как идти. Дойду.

В глазах у Гали — белый двор и черные деревья.

— Вы к нам летом приезжайте. У нас тут грибы. И… ягоды. И… жарко. У нас речка есть!

— Я видел.

Я представил себе, кого она ждет.

Тот придет из полей весь в цветочной пыльце, в искрах водяной пыли, хлопая разбухшими босоножками. Принесет мятые, холодные цветы…

— Ты только не думай, что уж все так и должны быть Че Геварами, Врубелями… кто-то вот дома должен строить.

— Да. Вон в Зыкееве, говорили, один парень дом себе построил. С солнечными батареями. Топить не надо. Электроэнергию подключать.

— Да-а! Это он молодчик.

— Да, я понимаю. Конечно. Если самому что-то свое, любимое не делать, какой интерес? Но у нас так сложно все вообще. Вы даже не представляете, как мне жалко отца.

— Юрия Васильевича? А что с ним?