Жена тигра

Нам с Зорой пришлось целых шесть часов просидеть в комнате для допросов, прежде чем дед наконец явился и стал разбираться с таможенниками. Все эти шесть часов у меня перед глазами стояла одна и та же картина: мой дед, в полном одиночестве сидящий в зоопарке напротив загона с тиграми. Да, я отчетливо видела его перед собой, лысого, в огромных очках, на знакомой зеленой скамейке, с закрытой «Книгой джунглей» на коленях. Он был в пальто, сидел, чуть наклонившись вперед, поставив обе ноги на тротуар, сомкнув руки, и улыбался родителям с детьми, проходившим мимо. В кармане у него был пустой скомканный пластиковый пакет, из которого дед раньше доставал угощение для пони и гиппопотама. Мне было немного стыдно, даже когда я просто думала о том, как он пошел туда один. Мне и в голову не приходило, что зоопарк снова открылся и дед возобновил свои походы туда, несмотря на то что у меня больше не находилось времени, чтобы составить ему компанию. Я решила про себя, что непременно спрошу его об этом, но потом так и не нашла подходящего момента или же просто не решилась задать ему подобный вопрос. Ведь он мог воспринять его как насмешку над привычными стариковскими удовольствиями.

Надо отметить, что мой дед выглядел совершенно иначе, когда ворвался в помещение таможни. На шее у него болтался беджик, оповещавший, что он профессор университета. Сам он был в белом халате, в руке держал шляпу и громко требовал немедленно вернуть ему внучку и ее подругу — «ту девочку, которая курит».

— Этот череп абсолютно необходим для медицинских исследований, — безапелляционно заявил он таможенникам, столько времени продержавшим нас в плену. — Но обещаю вам, что подобного безобразия с нашей стороны никогда больше не повторится.

— Ограничения на импорт касаются только той стороны, доктор. Мне, в принципе, было бы наплевать, даже если бы ваши девчонки тащили с собой шесть трупов и ящик спиртного, — сказал ему в ответ начальник таможни. — Но у моего сына скоро день рождения…

Мой дед моментально все понял, расплатился с ним, посоветовал вложить эти деньги в моральное воспитание сына, жестом указал нам на заднее сиденье автомобиля, принадлежавшего Зоре, и сам сел за руль.

Никому из нас вести машину он не разрешил и за весь обратный путь не произнес ни слова. Это молчание было куда хуже, чем если бы он открыто обрушил на меня весь свой гнев, тревогу и тайное разочарование во мне как его союзнице. Собственно, это молчание имело одну цель: дать мне возможность хорошенько подумать над своим отвратительным поступком и подготовиться к тому, что он мне скажет, когда мы доберемся домой. Для иных наказаний я стала уже, пожалуй, слишком взрослой. В общем, мне явно светила тщательно подготовленная обвинительная речь, в результате которой я должна буду попросту сгореть от стыда за собственную некомпетентность, неосмотрительность, глупость и полное отсутствие уважения к неким высшим понятиям. Однако меня по-прежнему терзала одна и та же мучительная, опустошающая душу мысль — о том, что дед ходил в зоопарк один, без меня!

В абсолютном молчании мы ехали уже примерно час, и Зора не выдержала. Она чуть наклонилась вперед, вытащила из-под сиденья череп, спрятанный в аптечке, и с улыбкой положила его между нами, надеясь, видимо, этим меня утешить.

Дед, разумеется, тут же заметил череп в зеркальце заднего вида, тоже не выдержал и грозно спросил:

— Это еще что такое, черт побери?

— Великолепный Федрицци, — совершенно спокойно ответила ему Зора.

После той поездки мы еще долго делили с ней и этот череп, и эту историю, а вскоре нам обеим досталась и заветная улыбка Мики Тесака.

Но война все переменила. Став независимыми, те составляющие нашей бывшей общей страны как-то сразу утратили особые, лишь им одним присущие свойства, которые вполне отчетливо проявлялись, когда они были частями единого целого. То, что длительное время было для всех нас общим — территориальные границы, писатели, ученые, история, — теперь нужно было строжайшим образом поделить на части и раздать новым хозяевам. Бывший «наш» лауреат Нобелевской премии теперь стал «их» лауреатом. Столичный аэропорт был назван в честь одного безумного изобретателя, который теперь перестал быть общим для всей страны. Но тем не менее мы постоянно пытались убедить себя в том, что вскоре все придет в норму, так сказать, вернется на круги своя.