Жених панны Дануси

Голос ее прошелестел, как сухие листья. Она медленно двинулась к двери. Андрусь сжал кулаки. Заложница... Он боролся, чтобы добыть своему народу свободу — и сделал любимую женщину рабыней врага. И она будет терпеть и смиряться, она — такая гордая, жизнерадостная когда-то! Кто же он сам после этого?

За окном слышались грубые голоса, смех, топот лошадей. Андрусь подобрался к окну. Действительно, конный отряд... Два офицера... Как раз как два года назад. Вот уверенный голос Валентина. Андрусь пошарил под подушкой. Пистолет у него не отобрали — он же не был пленником. И само собой разумеется, что он не мог стрелять в хозяина дома, который дал ему пристанище.

Андрусь распахнул окно и упал на прелую листву. Отполз, прячась за кустами. Пусть думают, что он бродил где-то возле дома. Рука предательски дрожала, и он выстрелил не целясь. Один из жандармов схватился за плечо...

Бунтовщик был истощен и имел всего один заряд. Далеко не убежал. Инсургента связали и положили на телегу, одолженную у хозяина. Хозяин был несколько растерян — видимо, не ожидал, что такой гость скитается прямо под окнами. Пани, добрая душа, вынесла для арестованного теплую одежду. Пусть... Должен же злодей дожить до виселицы.

— Зачем ты это сделал?

Она не плакала — глаза были совсем сухие, с горячим блеском.

— Теперь ты свободна... Уходи от него. Обещаешь?

— Любимый... — она поцеловала его избитое лицо. — Ты должен знать... У тебя есть сын.

— Что?!!

— Да. Твой сын. Похожий на тебя, светленький и веселый. Зовут — Константин.

— Любимая... — Андрусь, связанный, больной, избитый, захлебывался от счастья. Сколько в нем, оказывается, еще силы, спасибо, Господи!

— Я уйду. Но Валентин не отдаст мне сына.

— Я вернусь, — Андрусь сказал это неожиданно жестко. — Я вернусь за ним и за тобой.

Дождь хлынул на черную землю, словно оплакивая ее зимнее умирание. И вдруг в низких, похоронно мрачных тучах блеснула поздняя молния — словно притупленная в славных битвах сабля, и отразилась в серых глазах женщины, неподвижно стоявшей у ворот и смотревшей на пустынную дорогу.

В пансионе для мальчиков, где среди прочих учился двенадцатилетний сын статского советника Валентина Р. Константин, царила строгая дисциплина. Часть учащихся содержалась за казенный счет, и почти для всех вырисовывалась одна перспектива — пополнить ряды царской армии. Поэтому особое внимание уделялось воспитанию верноподданнического духа и телесной мощи. Северо-Западный край, который только что пережил бунт, нуждался в здоровых молодых силах, способствующих гражданскому согласию.

По правде говоря, статский советник мог бы для своего единственного сына выбрать лучший пансион. Тем более Константин Р., белокурый умный мальчик, особые успехи делал в изучении языков, а за нарушение дисциплины достаточно часто попадал в карцер. Отец редко звал сына на каникулы домой. Еще бы — овдовев, женился второй раз. Мальчик изредка посещал только родителей матери — за стены пансиона выходить не разрешалось. Много времени Константин проводил в библиотеке. Новый учитель немецкого языка, почтенный человек с совершенно седыми волосами и жилистой фигурой бывалого путешественника, особенно отмечал способности Константина, даже дополнительно с ним занимался. Поэтому никого не удивило, что он вызвался проводить ученика к его родственникам.

Константин Р. и учитель-немец больше в пансионе не появились. Следствие установило, что мужчина и мальчик, по паспортам — отец и сын, пересекли границу Российской империи на границе с Пруссией. Пошли слухи, что немец был вовсе не немец, а итальянец, один из головорезов Гарибальди, и в свое время носил знаменитую красную рубашку. Говорили еще, что он то ли карбонарий, то ли масон и мальчика увлек для каких-то магнетических опытов, и непонятно, откуда у него блестящие рекомендации и неоспоримо высокая образованность.

Статский советник Валентин Р. не проявил заинтересованности в розыске сына. Подробности дела были строго засекречены.

ЛИКАНТРОП

Стволы высоких корабельных сосен — сверху янтарные от солнца, а начиная с середины темные, будто постаревшие — и у самой земли контрастно к юной нежной коже вершины покрыты седым мрачным мхом. Даже при небольшом ветре деревья качаются, сталкиваясь широко раскинутыми ветвями. Тому, кто смотрит на них из окна усадьбы Варгуны, кажется, что сосны идут прямо на него, неуклюжие и одновременно устрашающие, идут на несгибающихся ногах, наклоняясь из стороны в сторону, и вот-вот пробьют тонкое стекло, вставленное в свинцовые рамы, жесткими, как копья, ветками...

Но человек в усадьбе раскрывает окно тонкой рукой в перстнях и кричит, перегибаясь вниз с высоты третьего этажа:

— Гринь! Сегодня охоты не будет! Запри собак! И не выпускай, пока не скажу...

Внизу отзываются грубым недовольным голосом:

— Как хочешь, пан...

Собачий возмущенный визг стихает.

Человек резко отходит от окна, запахивает на груди бархатный халат, словно от холода, и все ходит по комнате, и стонет, и горько посмеивается, и не закрывает окно... Опять, ну почему опять... Боже мой, Боже мой...