Жених панны Дануси

— Зачем ты принимаешь в доме этого залесского барчука? — мать говорила не зло, скорее горько-устало.

— Дорогая, он хороший мальчик... И ни в чем не виноват, — это отвечал отец.

— А в чем были виноваты твои братья? Ты сам? В том, что хотели свободы для своего народа? Забывать страдания тех, кто пожертвовал собой ради справедливости, — позорно.— Мать была неслыханно резкой. — Вот сегодня... Во время карнавала... Я просто не могла смотреть, как две несчастные сироты — Ганулька и Агапка — шутят с сыном палача и убийцы их отца. Твоего брата, между прочим.

Отец помолчал, слышны были только его тяжелые шаги — пан Михал имел привычку во время тяжелых раздумий расхаживать...

— Вряд ли молодой человек знает о делах двадцатилетней давности. Он, как мне кажется, человек честный и тоже хочет справедливости для народа...

Мать горько рассмеялась:

— Прощать и забывать — это мы, белорусы, умеем. Ты уже забыл, что Залесье принадлежало твоим предкам на протяжении пяти веков? Ты забыл, что тридцать семей из Залесья господином полковником, нынешним хозяином, были высланы в Сибирь, за помощь бунтовщикам — бывшим их панам? А мужчины перед этим попробовали кнута. И никто из ссыльных не вернулся. А теперь на деньги, собранные с залесских крестьян, учится этот благородный барчук. Который также собирается крестьян освобождать... Пусть бы освободил хоть одного из тех, сосланных его отцом!

— Магда, ты несправедлива... Дети должны быть свободны от ужасов прошлого.

— И ты допустишь, чтобы твоя дочь, а у меня есть такие подозрения, полюбила сына подлеца и палача, человека, который когда-то гноил тебя в каменном мешке и приказывал кормить селедкой и не давать воды, чтобы заставить продать братьев? А тебе было всего восемнадцать, и они не имели никаких доказательств, что ты был инсургентом... И когда я добилась встречи, ты был весь опухший и искусанный крысами и вшами, и не мог держаться на ногах... А когда тебя потащили назад, я видела, как этот... человек... ударил тебя по лицу, предварительно надев кожаную перчатку. Как будто выполнял неприятную, но полезную и нужную работу. Я не могу этого забыть, Михал...

Женщина заплакала. Отец заговорил что-то утешительное, стукнули двери, и голоса смолкли.

Две фигуры остались в полумраке зала с большими окнами. Теперь они уже не прижимались друг к другу. Стояли рядом, но так неподвижно, словно между ними возник невидимый архангел с огненным мечом.

Вдруг одна фигура сорвалась с места и побежала.

— Стас! – у Насты не было сил даже закричать, из ее губ вылетел какой-то хриплый шепот.

С улицы снова доносились веселые голоса, перекликались бубенцы, хлопали двери — праздничная ночь заканчивалась.

Залесского панича нашли под вечер следующего дня, на дороге в Залесье. Почему он пошел пешком, в самую стужу, да еще не по большаку, а через лес, где самые сугробы?

После этого происшествия залесское поместье было продано какому-то немцу, который соблазнился участком леса со стройными корабельными соснами, что продавался вместе с имением. Скоро там застучали топоры, завизжали пилы, и Залесье превратилась в вырубку, заросшую печальным осинником, посреди которой темнел, как памятник былой жизни, заброшенный дом с заколоченными ставнями — новый хозяин там не жил.

Анастасия Карвар после окончания гимназии поступила на женские курсы при Санкт-Петербургской медицинской академии. Особенно был в восторге от этого ее младший брат Антон — теперь сестра привозила ему в подарок новые книги по биологии и заспиртованных ящериц.

На Рождество в поместье Речицы больше не проводились пышные карнавалы.

СТАКАН ТЬМЫ С ПРИВКУСОМ КРОВИ

Кто сказал, что ночь — слепая? У нее — тысячи глаз. И все безжалостные, словно прицел нагана.

Может, так просто казалось от того, что в городе царила черная осень, которая бесстыдно сбросила с себя последний сентиментально золотой листок, что под окнами скитался поздний вечер, в то время как порядочные обыватели даже чай уже выпили, а холодный дождь стегал, стегал, стегал невидимыми в темноте плетьми полумертвую землю в непристойных гнилых лохмотьях травы и листвы. Короче, совершенные декорации для готического романа...

Федор не слишком любил готические романы. Если по-правде, то он прочитал их всего два — в старом издании, еще с ятями, на пожелтевшей бумаге... Нашел на чердаке, в сундуке, в котором бабушка хранила поеденные молью старорежимные салопы да шляпки, за которые, видимо, родственники Федора просто не смогли в свое время выменять и горбушку ржаного хлеба. Книги, тяжелые, пахнущие плесенью, словно увлажненные слезами уездной барышни, назывались "Замок Отранто" и "Франкенштейн".

Только уездных барышень пугать... Призрачные монахи, пустые рыцарские латы, которые ходят по замковым стенам, живые трупы и замурованные монашки... Тот, кто прошел войну, вряд испугается призрака, а тот, кто побывал в... современных подземельях, вряд ужаснется, представив ржавые цепи на голых кирпичных стенах...