Жених по объявлению

— А тут по чьему заданию? — спросила Люба.

— По велению души. Просит полета. А ты?

— Не знаю, что просит моя душа, по-моему, она сегодня ничего не просит, а спряталась где-то в пятке.

— До сих пор там?

— Там, — согласно тряхнула огнистой челкой Люба.

— А причина?

— Как ты думаешь, где должна быть душа у человечка, если он сидит в самолете скуксившись, мелко трясется, боится в окно посмотреть, а тут приходит дядька, грубо хватает его за штаны и воротник и волокет к открытой двери и бесцеремонно вышвыривает наружу? То-то же! Вот я сижу теперь и уговариваю душу вернуться на место.

— Поддается уговорам? — поинтересовался я, присаживаясь рядом.

— Поддается, но ставит условия: никаких прыжков и самолетов!

— Ну, это уж слишком! — воскликнул я. — Какая привередливая!

— Трусливая, — добавила девчушка, еще раз тряхнув челкой. Посмотрела на меня и спросила: — Это ты сейчас летал? — Получив, утверждающий сей героический факт, кивок головою с медным чубом, продолжила: — Вам хорошо! Привязанные! Тут же еще страх быть унесенной ветром…

Я понимающе кивнул.

— Год не брали меня по этой причине, — созналась Люба. — Взвешивалась с камнями за пазухой.

— Боже упаси, вешать камень на шею! — воскликнул я, представив, как она свистит к земле головой вниз.

Смерив меня взглядом, Люба выразилась и по этому поводу.

— Спасибо за подсказку, — сказала она, не переставая рассматривать меня, как мне показалось, с любопытством, — а то я хотела именно так прыгнуть в следующий раз. Но коль ты мастер давать советы, то признаюсь, что мне срочно нужен еще один.

— Проще простого! Давать советы — мое призвание. Слушаю?

— Вопрос простой, но важный: как отшивать ненужных кавалеров?

— Их много?

— До этой поры не было ни одного.

— Да, — потер я начавший взрослеть подбородок, — вопрос непростой, но ответ я знаю. Стопроцентный успех гарантирован. Кавалеру надо сказать: «Я не хочу, чтобы мои дети были с белыми поросячьими ресницами и красными, как у клоуна, волосами». Только и всего, — развел я руками.

— Совет, может быть, для кого-то и приемлем, только не для меня. Мои дети обречены на белые ресницы и красные волосы, даже если их отцом будет негр.

— Хотелось помочь беде, — опять развел я руки.

— И мне есть над чем подумать, — отозвалась Люба после затяжного молчания.

Расставаясь, мы обменялись с Любой адресами и телефонами. Я дал номер общежития, и она тоже.

При скорой встрече (меня тянуло к этой непростой простушке) я узнал, что Люба, детдомовское дитя, живет в общежитии кондитерской фабрики. Где ее мама и папа, не знает, и кто они, тоже не знает.

— Догадываюсь, что кто-то один из них, а может и оба, рыжий. Как мы с тобой. Почему меня сдали в детдом, а потом никто не удочерил, тоже понятно: кому нужен человек, да еще и девчонка, с таким проблемным цветом? — заключила она и с любопытством, похожим на вызов, посмотрела на меня. В ответ я спросил:

— Два рыжих в одной упряжке — это хорошо или двойные неудачи?

— Наверное, хорошо, — помолчав, сказала Люба. — Хоть есть кто-то рядом, кто поймет тебя. Да и ответить при случае можно будет, не страшась, обозвавшему тебя рыжей дурой, что сам такой!

Через два года мы с Любой решили пожениться. Показать будущую жену родителям я наметил в конце июня, когда в Сибири полно солнца и тепла. Взяли отпуск, и застучали колеса, приближая нас к неизбежности.

Мама растерялась, Лида изучающе рассматривала невестку, Федя криво усмехался, поглядывая на нас. Оставшись наедине со мной, он выразил надежду, что брак будет благополучный, и еще, если родится кто-то не рыжий, то тут все будет понятно.

Отец, придя с работы, крепко обнял Любу и сказал:

— Не одни лапти Бог стоптал, пока вместе вас собрал! Неужели ты не могла найти кого-то покрасивше? Или цвета хотя бы другого? — Раньше он говорил: «Не одни лапти черт стоптал», — тут же, боясь обидеть гостью, заменил черта Богом.

— Могла, — ответила с улыбкой Люба. — Только зачем?

— Тоже летаешь? — Уставился отец в зеленые глаза будущей невестки.

— Не-а! Пыталась, да ваш сынок выбросил меня из самолета. За шкирку — и вон!

— Это правда, Валера? — теперь уже мама смотрела на меня, боясь подтверждения услышанному.

— Приходится, — сознался я.

— Так это… — Глаза мамы не глаза, а неверие и укор одновременно.

— А что делать с этими трусихами? — развел я руками. — Трусятся со страху, прячутся под лавку, визжат, царапаются, не хотят прыгать. За шкирку таких — и на мороз!

— Так это ж… — глаза у мамы не глаза, а сплошной страх.

— Парашют остальное сделает сам, — заверяю перепуганную маму.

Вечером, после того как управилась деревня с домашними заботами, пришли гости. Полдеревни. И соседи, и те, кто когда-то приглашал в гости, и те, кто давал вилы и грабли, кто брал когда-то вилы и грабли, кто привозил дрова, кто отвозил в район… Было шумно и весело. Скоро все забыли, по какой причине они собрались за этим столом.

— Пал такой стоит, что ни хлеба, ни сена нонче не будет…

— Съездил на свою делянку. Трава по щиколотку и как проволока!

— Дай Бог по шести собрать. Колос не успеет налиться, даже если прольют дожди…