Отец долго смотрел на меня, в его взгляде было: «Не случайный ли это вопрос слетел с дурного языка, или не по годам умнеет этот оболтус? Что с него дальше будет?»
— Потому, что дураки, — ответил он просто, продолжив свое занятие.
— Но ты же тоже воевал? — задал я опрометчивый вопрос, реакция на который могла быть самой непредсказуемой.
— Это другой вопрос. Не воевать я не мог. Я исправлял то, что наделали дураки.
— И…
— И он тоже. Тебе рано еще думать об этом.
Хорошо, согласен, есть и другие вопросы. Похоже, отец расположен говорить со мной как с человеком.
— Пап, а почему ты поешь украинские песни? — достал я следующий вопрос из объемного мешка.
— Потому, что их пели мои отец и дед. Они пели и русские.
— Почему только грустные, тоскливые? Про лучинушку в темной избе, про ивушку?
— Время, знать, не пришло петь веселые песни.
Отец ниже склонился над ружьем, свет от лампы нарисовал на его худом лице глубокие борозды над переносицей, по сторонам тонкогубого рта. Острые его лопатки, как крылья у ангелов на иконах, нервно задвигались под тонкой латанной рубахой. И я подумал тогда, окинув взглядом нашу бедную избушку, посмотрев на согбенного отца, что долго еще ему не петь веселых песен.
Теперь приходит черед мне отвечать на вопросы сына и петь песни. Только какие будут они, его вопросы и мои песни?
В десятом «А» микрорайоне, среди хаотически набросанных зданий, стоял человек с клочком бумаги в руках и, как филин, широко раскрыв желтые глаза, крутил головой, пытаясь что-то понять в этом каменном лабиринте. Есть номер три, есть четыре и пять, и рядом с ними почему-то сразу восемь и девять. Как в преисподнюю провалились шесть и семь. Человек заглянул за угол дома — там пустырь и вид на далекие заснеженные горы, посмотрел назад — те же пять и четыре.
— Бог знат, что такое, — тихо выругался мужчина и опять завертел головой, но уже с целью отловить кого-либо, кто помог бы разобраться в тайне градостроительства и нумерации зданий. Вокруг ни души, совсем как в фантастическом городе, из которого в ночь исчезли не только люди, но и крысы. Ан, нет! Жив город!
— Женщина! Женщина! — закричал человек, подпрыгивая на коротеньких ножках. Это он увидал старушку на балконе под самой крышей. Но старушка не обратила на этот вопль никакого внимания, наверное, она была глуха, как пробка в винной бутылке старого задела, а может быть, уже перестала считать себя таковой, свыкшись с положением и званием никому не нужной и не интересной старушки. Она взяла какую-то кастрюльку и, мелко семеня сухонькими ножками, скрылась за дверью, сверкнув на прощанье отраженным лучиком от стекла.
Помог случай. И даже не случай, а обыкновенная почтальонша в грубых сапогах и с тяжелой сумкой через плечо. Поправив поудобней ношу, она оглядела с ног до головы мужчину, не найдя в нем ничего примечательного, ответила, кивнув в сторону пустыря:
— Это там.
На вопрос: «Какой дурак устроил такую неразбериху?» — она только пожала плечами.
Звонок был такой пронзительный, что человек вздрогнул. К двери притопали легкие детские ножки.
— Кто плисол? — послышалось из-за двери.
— Я плисол. То есть нет, я пришел, — ответил мужчина, смутившись своей ошибки.
— А ты кто? Дядя Боля? — спросило дитя.
— Нет, я дядя Коря. Подожди, не так. Я — дядя Коля. Вот.
— А ты зачем плисол?
«Этим вопросам не будет конца», — подумал мужчина, и, в свою очередь, спросил малыша:
— Где твоя мама? Мама Вера?
— Мама на лаботе, а я болею. У меня темпелатула.
— Болеть совсем нехорошо. А как зовут твою маму? — прильнул к дверной щели мужчина.
— Тетя Валя ее зовут.
— Тетя Варя, может быть? Тьфу! — сплюнул мужчина с досады. — Теперь и сам не знаю, кто мне нужен — Валя? Варя? Или Вера?
— Тетя Вела не моя мама, она мама Килюсы.
— Наконец-то разобрались. А она где? — Согнулся до уровня замочной скважины мужчина.
— Мама Килюсы посла с дядей Юлой.
— Куда? — сглотнул слюну мужчина, уловив умопомрачительный запах с кухни.
— Не знаю, куда они посли.
— Скажи, а дядя Юла — это папа Килюсы? — Мужчина решил говорить языком дитяти и не обращать больше внимания на эти пресловутые «рэ» и «лэ», чтобы не запутаться окончательно.
— Дядя Юла не папа. У него пистолет.
Человек распрямился, подумал малость, а затем спросил:
— А погоны у него есть, или просто так он носит пистолет?
— Он милицинел.
— И что ему у вас надо? — Опять прильнул к щели мужчина.
— Пистолет у него взаплавдисный, я сам стлелял.
— Так уж?
— Килюса тозе стлелял, и его мама тозе стлеляла.
— А маме-то зачем это? Ей что, на кухне делать нечего? — Пожал плечами мужчина.
Внезапно растворилась дверь лифта. Вышли женщина лет тридцати пяти и парень ее моложе на десяток лет.
— Что вам здесь надо? — спросила женщина мужчину, который был страшно смущен, понимая свое нелепое положение.
— Я к… тете… Вале, к Варе… то есть Вере.
— Зачем она вам? — Женщина внимательно рассматривала пришельца, который так и не распрямился до конца.
— Да это вот… По объявлению.
— Объявлению? Какому еще объявлению? — заинтересовался уже и парень.