Женька-Наоборот

Над панорамой в школьном зале будет висеть надпись: «Советских людей такой рай не устраивает». Надпись готова, ее вывела Таня, как всегда, красиво и четко.

Алеша нетерпеливо выглядывает во двор. Что ж это Таня? Обещала прийти пораньше.

10. Все из-за Перчихина

По двору идет Таня. В полумгле угадывается: платье на ней светлое, наверное, то, что в веселых ромашках. Она видит Алешу и вскидывает руки к его окну. Алеша кричит:

— Почему руки пустые?

Таня тоже кричит:

— Это секрет. Сейчас расскажу! — И вдруг останавливается. — Я, кажется, еще обещала синюю тушь? Ладно! Сию минуту…

Дед гудит из своей комнаты:

— Алешка, не ты в мои туфли влез?

Алеша спешит к нему, отыскивает запропавшие туфли, подает на смену пижаме рабочую куртку; как может, отмахивается от его воркотни.

— Уж очень ты торопыга, мой милый внук.

— А чье воспитание? Дедово.

Николай Николаевич доволен ответом. А ведь поначалу ему, новоиспеченному деду и воспитателю, пришлось нелегко. Туго пришлось. Все смешалось в его привычной, налаженной жизни. Товарищи по работе удивлялись его неосмотрительности: «Как это вас дернуло, Николай Николаевич?» Он и сам удивлялся. Но, видимо, что-то «дернуло», толкнуло на неожиданное решение.

Может быть, сходство с Кириллом? Набрасывая портрет маленького заплаканного детдомовца, Николай Николаевич вдруг заметил это еле уловимое сходство. Не в чертах лица, а в простодушном мальчишечьем взгляде… Может быть, просьбы мальчика? Кирилл рос без матери, без родни и тоже, бывало, мечтал о брате. Хотя бы о двоюродном.

Так или иначе, в любовно устроенной, тихой квартирке старого архитектора поселился внук, поднимавший рев всякий раз, как дед уходил из дому: «Хватит! Меня уже один раз потеряли».

Обычно Алеша оставался под наблюдением старушки лифтерши. Это не мешало ему по нескольку раз в день вскарабкиваться на стул под телефоном и набирать номер проектной мастерской.

— Позовите деда!

Если Рязанцева не было в комнате, «сеанс заочного воспитания» проводил сотрудник, первым откликнувшийся на телефонный звонок.

— Что, Алеша? Все уже нарисовал?

— Все. И вылепил. И построил дом.

— Тогда вот… Полистал бы, брат, календарь…

— Уже. С начала и до конца.

— Теперь давай с конца до начала. Только не торопись.

— Можно.

Как-то Алеша болел, и дед остался работать дома. Склонился над большой чертежной доской, а внуку на кровать пристроил маленькую, не больше альбома. Старушка лифтерша, зашедшая в этот день помочь, шепнула мальчику, что начинает на кухонной доске раскатывать сдобное тесто.

— На средней доске, да? — приподнялся с подушки Алеша и, показав на большую чертежную доску деда, ткнув пальцем в свою, маленькую, счастливо рассмеялся.

— Ты знаешь, бабушка, сказку о трех медведях?

Так он рос… Пришла пора, и сказки были забыты. В квартире Рязанцевых становилось все людней, и от этого, пожалуй, уютней. Иногда Рязанцеву-старшему казалось, вернулись довоенные времена. Те времена, когда Кирилл был еще школьником.

Повязывая перед зеркалом галстук, застегивая темно-зеленую рабочую куртку с заметно вытершимися локтями, Николай Николаевич нет-нет улыбнется. Ему в своей комнате слышно, как радостно его внук встречает Таню Звонкову, как предлагает: «Давай жакет! Сама до вешалки не дотянешься». А Таня смеется: «Дотянусь! До этой, на которой семейные головные уборы».

Не в первый раз девочка подтрунивает над их панамами. Откуда ей знать, что эти «семейные головные уборы» не случайно милы обоим Рязанцевым.

Вскоре спор, донесшийся из большой комнаты, заставил Николая Николаевича войти и спросить:

— Что там у вас случилось?

Оказалось, речь зашла о мальчике-наоборот.

Утонув в большом, так называемом «дедовом» кресле, Таня с хрустом надкусывала шершавую, обсыпанную маком сушку.

Алеша горой навалил сушки в большую плетеную хлебницу: «пытливым» для подкрепления сил. Сушки не мешали Тане оживленно болтать:

— Валентина Федоровна как узнала, что он не пришел, так в лице изменилась. Ничего не умеет скрыть.

Алеша обернулся к деду:

— Надо же было, чтобы такой тип достался нашей физичке…

— Он не тип! — со странной горячностью перебила Таня. — Он… знаешь…

И прикусила язык. Ведь она дала себе зарок о синяках и царапинах никому ни единого слова, об осенившей ее догадке тоже. Лучше она съест еще одну сушку.

Алеша усмехнулся:

— Загадочная пауза. Существует пункт, которого опасно касаться. Ладно, молчу… Итак, Валентина Федоровна изменилась в лице…

— Да, изменилась. А после уроков ко мне: «Пойдем, говорит, в парк, подышим». Я сразу учуяла, на какую тему будем «дышать».

Рассказывая о встрече с Женей в мастерской, Таня не утаила пережитого испуга; даже с помощью «дедова» кресла изобразила таинственный скрип кушетки. Умолчала лишь об одном — о том, как выглядел обнаруженный за листами фанеры Женя Перчихин.

— Начала я его агитировать, проще говоря, тянуть на сегодняшнее занятие, — с комичным вздохом произнесла Таня. — Сады и парки. Эпохи и стили. Ничем не проймешь…

— Может быть, мне за него взяться? — подумал вслух Николай Николаевич. — Я убежден, приди он хотя бы на один вечер…