Женщины Девятой улицы. Том 1

Пока продолжалась война, отличать добро от зла было просто. Это был всего лишь вопрос военной формы. Но с тех пор были сброшены бомбы на Хиросиму и Нагасаки. Пришли сообщения о страшных бомбардировках союзниками Дрездена и Гамбурга и о ковровой бомбардировке Токио. Более того, к тому моменту мировому сообществу уже как минимум два года было известно, что Гитлер миллионами убивает евреев. И оно, в общем, ничего не предприняло, чтобы это остановить. После всего этого вместо прежнего разграничения на черное (зло) и белое (добро) стали преобладать серые оттенки. Реагируя на страшные события в Хиросиме, писатель Дуайт Макдональд сказал:

Этот зверский акт ставит «нас», защитников цивилизации, в плане морали на один уровень с «ними»… и «мы», американский народ, несем ответственность за этот ужас точно в той же мере, не в большей и не в меньшей, как «они», немецкий народ… Разве можно представить себе ситуацию, когда Бомбу используют в «благих целях»? Разве подобные средства мгновенно, сами по себе, не искажают и не очерняют любую идею?

[742].

Бомбежки японских городов породили в американском обществе сильное моральное замешательство. Танцовщица Марта Грэм однажды сказала о войне: «Вы просто не понимаете, насколько заголовки ежедневных газет влияют на мышцы человеческого тела». Реакция творческой личности, какой была Грэм, на эти страшные события была интуитивной. На художниках война сказывалась примерно так же[743]. Их творчество просто не могло

не измениться так же, как и вся их жизнь. Так случилось и с Элен и Ли. Нью-Йорк конца 1945 г. разительно отличался от себя самого в январе того же года. В этот период каждая из женщин принимала судьбоносные решения. От них зависело то, кем в конечном итоге стали Элен де Кунинг и Ли Краснер как в профессиональном, так и в личном плане.

Дидро в XVIII в. писал, что художница должна быть молодой, красивой, скромной и кокетливой, «иметь красивую грудь и ягодицы и покоряться своему учителю»[744]. Спустя два столетия многие люди по-прежнему считали этот совет вполне разумным, в том числе и Билл де Кунинг. Элен же рассматривала эти слова великого мыслителя как отличную шутку, коими они, собственно, и являлись. Невероятно далекая от того, чтобы покоряться или поддаваться своему мужу и «учителю», Элен после свадьбы стала еще более независимой как в социальном, так и в творческом плане. Редактор журнала ArtNews Том Гесс назвал 1943 г., проведенный ею вдали от мольберта, «годом временного отступления перед решительным прыжком»

[745]. Вообще-то комментарий Гесса относился к творческому перерыву Билла, но эти слова в равной степени применимы и к Элен. В 1944 г. она сделает настоящий прорыв в живописи, а в следующем году еще и обнаружит в себе писательский талант.

Озарение по поводу собственного стиля в живописи пришло к Элен во время посещения чердака Фэйрфилда Портера, который в то время работал над портретом своей жены Анны. «Я подумала, что у нее потрясающее лицо, очень сильное и красивое, с удивительным разрезом глаз. В тот вечер я сделала серию детальных рисунков Анны, — рассказывала Элен, — а потом написала на их основе две маленькие картины»[746]. Ей было очень интересно работать над портретом и захотелось и дальше изображать людей. Спустя годы Элен спросили, почему она выбрала такой, казалось бы, традиционный жанр в те времена, когда ее коллеги-художники изо всех сил старались перейти к чистой абстракции. Художница небрежно ответила, что Билл не хотел писать портреты, которые считал «картинками девчонок

», вот она и решила застолбить эту территорию[747]. Но ее подруга Эрнестина считала это объяснение смехотворным, ведь «Элен никогда не боялась ступить на чужую территорию»[748]. На самом деле увлечение портретной живописью было для Элен вполне естественным. Ее всегда интересовали люди, а портреты позволяли исследовать их природу глубоко и всесторонне. Трудность заключалась в том, чтобы вывести портрет за рамки простого описания. Фотографическое сходство Элен совсем не интересовало. Она хотела с помощью красок передать истинную суть человека. Если начинающие абстракционисты в ее среде искали вдохновение внутри себя, то Элен — во внутреннем мире других людей[749].