Женщины Девятой улицы. Том 2

Если бы картину «Сцена с обнаженной» написал мужчина, непременно разразился бы скандал. То, что ее автором была молодая женщина, было просто совершенно непостижимо[1607]. Тем не менее это случилось. Полотно потрясало своей неприкрытой, грубой сексуальностью, решимостью художника изобразить как можно откровеннее самые интимные части женского тела. Хелен даже добавила между ног своей обнаженной пятна красной краски. Она нарушила еще одно табу, открыто прославляя кровь, указывающую на менструацию, или потерянную девственность, или роды, или аборт. Что бы это ни было, этого не должно было появиться на холсте.

Не в 1952 году. Да, Билл де Кунинг в то время тоже активно писал женщин, но рядом с обнаженной кисти Хелен его образы казались воплощением чопорного жеманства.

Когда Хелен была недовольна своей картиной, она обычно просто ее уничтожала. А значит, «Сцена с обнаженной» возникла не по счастливой случайности. Ведь Хелен не только сохранила полотно, но и включила его в свою вторую персональную выставку в галерее «Тибор-де-Надь»[1608]. Она гордилась этой работой и имела для этого все основания. Полотно было великолепным и с эстетической точки зрения, и по шокирующей мощи образа. Те, кто когда-либо бормотал, что картины Хелен «миленькие», и называл ее очередной «дамочкой-художницей», столкнулись с суровой действительностью. Франкенталер не была дамочкой; она была художником. «Горы и море» и «Сцену с обнаженной» выставили среди 13 работ Хелен, представленных в галерее на выставке 27 января 1953 г. Вряд ли стоит удивляться тому, что реакция посетителей варьировалась от смущенного молчания до открытого неприятия[1609]

. Критик New York Times назвал экспозицию «опрометчивой». Даже Фэрфилд Портер не сумел понять важность открытия Хелен. В своей рецензии в ArtNews он написал, что если работы меньшего размера выгодно отличались свежестью и воздушностью, то «для более масштабных полотен чистого воздуха и везения было недостаточно, в них художница явно меньше вложилась эмоционально»[1610]. На протяжении многих лет Хелен будет слышать от людей один и тот же вопрос о картине «Горы и море»: «Зачем нужны такие большие залитые краской тряпки?»[1611]

Однажды кто-то прилепил к картине жевательную резинку, другой «критик» написал на ней нецензурное слово[1612].

Но Хелен всегда умела держать удар. «Она верила в себя, — говорил Джон Майерс. — Стоило ей что-то решить, и она уже никогда не сомневалась в том, что делала на своих холстах. И это требовало от нее огромного мужества. Я правда так думаю»[1613]

. Но вот чего Хелен не могла выдержать, так это пренебрежения, с которым ее работы восприняли те, кого она считала своими друзьями.

После разрыва Гринберга с Грейс и на фоне неуклонно растущей пропасти между лагерем «Элен — Том — Гарольд — Билл» и трио «Клем — Джексон — Ли» (последнее, впрочем, после скандала в Беннингтонском колледже практически распалось), Хелен чувствовала себя чужой и в «Кедровом баре», и в «Клубе», и даже в «тиборской пятерке»[1614]. Грейс не удосужилась прийти на открытие ее выставки, а через какое-то время во всеуслышание заявила, что новое творчество Хелен было «ужасно удручающим, отстраненным и стояло особняком»[1615]. Франкенталер от природы любила поговорить. Она предпочитала обсуждать свои работы и спорить о них, если друзья не одобряли или не понимали их. А теперь слова товарищей доходили к ней через посторонних людей. Художница сделала свой самый большой шаг — совершила важнейший творческий скачок в жизни, — а те, чье мнение она уважала, встретили ее прорыв оглушительным молчанием. Подобные ситуации часто случались и прежде, когда художник заходил в совершенно новую область. Такое искусство сбивало с толку, пугало, а зачастую и оскорбляло тех, кто его видел, даже других художников, а иногда особенно их. Ведь новый взгляд на творчество заставлял их пересмотреть свой собственный курс. Хелен все это отлично понимала, но знание служило ей слабым утешением. И потому она очень высоко оценила реакцию Ларри на ее выставку.