Где-то через месяц после открытия на адрес мастерской Хелен от Риверса пришло длиннющее письмо. Оно было очень продуманным и взвешенным. Четко сформулированные мысли Ларри мог доверить только бумаге, боясь запутаться, если станет проговаривать их вслух. Именно на такую реакцию друзей и коллег надеялась Хелен. А тот факт, что автором был художник, который сам переживал период радикальных перемен, делал послание еще более ценным. Ларри писал Хелен об «очень сложной» реакции на ее выставку. Он не смог отделить ее работу ни от человека, которым, как он знал, она была, ни от тех, кто серьезно повлиял на ее творчество (предположительно речь шла о Клеме Гринберге). По утверждению Риверса, со стороны Хелен было очень мудро осознать, что биография совсем необязательно проявляется в творчестве художника. Тем не менее Ларри был уверен: жизнь мастера все равно почти всегда вторгается в его работы. И сам Риверс распознал в новых абстракциях Хелен ее конкретные характеристики — и как личности, и как художника, — в частности склонность к избеганию конфликтов и борьбы. Эти черты, как он считал, умаляли ценность ее работ. Ларри писал:
Я не говорю, что твои дни не мучительны. Или что тебя никогда не терзают сомнения. Но когда ты решаешь писать, все это никоим образом не переносится на твой холст. А может, и не должно. Ты мастер у полотна, в процессе творчества, в момент действия. А позднее дома, не отягощенная насущными проблемами, ты превращаешься в клубок сомнений и идей. У других все наоборот…[1616]
На конверте, в котором пришло письмо Ларри, Хелен нацарапала свои пометки[1617]
, более десятка комментариев. В них она реагировала на его критику явно по ходу чтения. А потом, уже после долгих размышлений и абсолютно спокойным тоном, женщина написала следующий ответ: