Женщины Девятой улицы. Том 2

Ларри Риверс раньше рисовал иллюстрации для поэтического сборника Фрэнка «Городская зима и другие стихотворения». Но Грейс первой из группы художников «Тибор де Надь» включила стихи в свои картины. Это сотрудничество серьезно углубило отношения между Фрэнком и Грейс. (Одно полотно из серии «Апельсины» висело в спальне О’Хары, над кроватью, до самой его смерти[1692].) Они стали любящей парой во всех отношениях, кроме физического. Это сотрудничество также сыграло огромную роль в дальнейшем творческом развитии Грейс. «Сложнее всего на свете добиться того, чтобы твоя картина не изображала событие, а сама была им, — говорила Хартиган. — В этом разница между великим и посредственным искусством. Большинство художественных произведений выглядят так, будто рассказывают о чем-то происшедшем где-то в другом месте»

[1693]. Когда Грейс переводила на язык живописи стихи Фрэнка, она не могла не постараться уничтожить разрыв между тем, что

она писала, и живописью как таковой. И ей это удалось. Люди шли на выставку Грейс не читать стихи, а увидеть поразительное единение живописи и слов. Вскоре после цикла «Апельсины» Грейс зашла в дешевый магазин и купила букет искусственных цветов[1694]. До этого она использовала для творчества самый вдохновляющий материал из всех возможных — поэзию, а теперь решила обратиться к натуре, от которой никто не стал бы ждать прилива творческих сил, — к китчу. После цикла «Апельсины» Грейс верила: ей под силу изобразить все что угодно; любой предмет она может превратить в настоящее произведение искусства. Она написала в дневнике 6 декабря 1952 г.:

Я считаю себя первой женщиной с серьезным статусом в живописи и чувствую, что если проживу долго и если у меня найдется достаточно мужества и энергии, то я смогу стать великим художником… я хочу сочинять мир в своих полотнах. Боже, дай мне силы и время[1695].

Через две недели после выставки Билла, 31 марта 1953 г., все еще под именем «Джордж Хартиган» Грейс представила свои новые работы на экспозиции в «Тибор де Надь». Это была ее третья персональная выставка. Все десять полотен были написаны в новом стиле художницы. Нанесенные густыми мазками, насыщенные по цвету абстракции сочетались с распознаваемыми элементами: фигурами людей, предметами, строками стихов, ссылками на произведения старых мастеров и намеками на ее жизненные обстоятельства в тот момент. Впервые на холстах в полной мере проявилась мощь смелой индивидуальности Грейс. Она не старалась, чтобы ее картины были красивыми и даже чтобы они выглядели законченными. Хартиган просто набирала краску на кисть и наносила мазки на холст. Получалось буйство ярких цветов, которые словно спорили с темнотой. Ранние абстрактные полотна Грейс выражали ее молодую энергию и поиск. В работах, выставленных в галерее Джона Майерса той весной, этот напор сохранился — фактически, даже усилился, — но искания и изумление всему новому сменились убежденностью и верой в себя. Эти картины даже внешне

напоминали саму Грейс: большие, красивые, кричащие и сильные. Столкнувшись с ними, вы тоже не могли бы их игнорировать, а уйдя, не сумели бы забыть. Но сама художница практически остолбенела от страха. «Последние несколько недель были неописуемыми, и я так близко подошла к безумию, что сама себя испугалась, — написала она в дневнике накануне открытия. — Эта выставка страшно меня нервирует»[1696].

Близкие друзья Грейс распознали симптомы паники и в вечер открытия буквально завалили женщину цветами, чтобы поднять ей настроение. «Джим Фицсиммонс анонимно прислал огромную коробку гладиолусов (он признался в этом позднее). Джейн принесла кроваво-красные тюльпаны, — писала Грейс в дневнике. — В галерее я носила в руках розы с длиннющими стеблями, подаренные Ларри, и анемоны Фрэнка, выпила полпинты скотча и подписала множество экземпляров книги “Апельсины”»[1697]. Джон Майерс еще раньше решил, что сотрудничество Грейс и Фрэнка нужно к выставке воплотить в чем-то материальном. Для этого нужно было размножить работы Грейс и стихи Фрэнка и переплести их в виде брошюр. «Дорогая, — сказал Джон Грейс, — почему бы тебе не подготовить несколько симпатичных обложек для книг? Скажем, двадцать или, может, две дюжины, и мы просто продадим их по доллару за штуку». Так что накануне открытия Грейс окружила себя папками из дешевого магазина. Она рассказывала: «Я уселась на полу в своей мастерской и написала 24 отдельные картины для обложек; мы продали из них штуки четыре. Помнится, две купили де Кунинги»[1698].