Женщины Девятой улицы. Том 2

…Думаю, на протяжении долгого времени и по целому ряду причин, довольно сложных… я считала, что можно справиться и с тем и с другим. Но потом я поняла: можно решить проблему совмещения. Но нельзя двигаться в обоих направлениях одновременно, нельзя с равной любовью и талантом справляться с «полной жизнью» (клише) и созданием чего-то прекрасного и оригинального в искусстве. Это невозможно…[1980]

И далее, все еще в ответ на цитату из Бродского, Хелен объяснила:

Я думаю, если человек мучается из-за того, что ему приходится разрываться между творчеством и жизнью, то под угрозой стоит само его выживание, ведь с этой дилеммой ему ни за что не справиться. И вместо того чтобы притворяться, он выбирает либо только творчество, либо только жизнь. Но вторая альтернатива никак невозможна, если ты настоящий художник…[1981]

Хелен была настоящим художником, чем и объясняется ее очевидная отстраненность от дел семьи. Но как объяснить это родным, пережившим страшное горе? Никак.

Тяжелые похороны и связанные с ними официальные мероприятия закончились к 17 часам 25 апреля, после чего Хелен с Клемом пошли ужинать[1982]. Пережив трагическую потерю, она, по всей вероятности, надеялась найти в компании Клема если не утешение, то дружескую поддержку. Но Гринберг отреагировал на известие о неожиданной смерти Марты с почти невообразимой жестокостью, сказав: «Она все равно мне никогда не нравилась»[1983]

. Из всех обидных слов, которые он говорил Хелен, из всех его речей, унижавших ее как женщину и как художника, именно эта короткая фраза потом всплывала в ее голове с наиболее разрушительным эффектом. Семена раздора, которые разрушат отношения Хелен с Клемом, были посеяны и в ближайшие месяцы прорастут буйным цветом[1984].

Вскоре Хелен решила снова отправиться в Европу, чтобы восстановить силы благодаря путешествиям и искусству[1985]. «В нахождении 4 июля в опустевшем Нью-Йорке есть что-то удивительно мрачное», – писала она подруге – поэтессе Барбаре Гест. Та в это время занималась в Рино своим разводом

[1986]. Вся художественная братия, за исключением Грейс и Фрэнка, уже переместилась в Хэмптонс. Хелен рассказывала в том же письме: «На прошлой неделе я видела Джоан Митчелл. Она говорит, что Джексон сломал ногу и лодыжку, напившись у де Кунингов в Ист-Хэмптоне. Бедная Ли!»[1987] Хелен много писала. Хотя, по ее мнению, три-четыре картины получились действительно хорошими, художница считала: они вряд ли понравятся кому-нибудь еще. «На самом деле они смотрятся довольно уродливо», – признавалась она Соне в начале июля[1988]. Былой энтузиазм Хелен полностью куда-то испарился. Она поехала на выходные с Клемом на фестиваль «Вудсток», где он читал лекции, и написала оттуда Барбаре, что была «хмурой». Хелен рассказывала: «Я вела себя как трехлетний ребенок, уставший, капризный и не получавший достаточного внимания… у меня то появляется, то исчезает сыпь на лице, и меня мучает экзистенциальная тоска по поводу предстоящего отъезда»[1989]

. Хелен собиралась в Европу одна, но к моменту написания этого письма с «Вудстока» Клем решил, что должен сопровождать ее в этой поездке, и настаивал на этом[1990]. Очевидно, Гринберг долгое время пребывал в счастливой уверенности, что полностью контролирует подругу. Но тем летом, возможно, он испугался, что теряет влияние на нее[1991]. И причины для этого были. Хелен вернулась к своим коллегам, многие из которых уже не боялись и даже не особенно уважали Клема. К тому же она получила значительное наследство[1992]. Подруга Гринберга в нем больше не нуждалась. В отличие от него[1993].