Женщины Девятой улицы. Том 2

В начале их взаимоотношений забота Ли была проявлением ее великой любви к Джексону, однако к 1955 г. она стала лишь частью стратегии выживания. Как большинство людей, которые со временем учатся сосуществовать с алкоголиком или наркоманом, Ли давно наизусть заучила осторожные действия и шаги, необходимые, чтобы отговорить мужа от буйства. В тот сезон Джексон постоянно бродил по дому в поисках того, на кого бы напасть или что бы сломать либо уничтожить. И, как ни удивительно, в этом аду Ли вдруг всецело сосредоточилась на своем творчестве. Создавалось впечатление, что чем хуже была семейная жизнь художницы, тем прекраснее становились ее образы, составляемые из кусочков. В искусстве Ли обретала душевный мир. Из-за колита она настолько ослабла, что с трудом поднималась по лестнице[2392]. Но, оказавшись в мастерской, женщина могла направить остатки своей энергии на нечто куда более продуктивное, чем обида и гнев[2393]

.

В конце июля к ним вдруг заявился Клем[2394]. После событий трехлетней давности в Беннингтонском колледже, когда Джексон обозвал Гринберга дураком, тот был с Поллоками не в лучших отношениях, но теперь ему захотелось с ними встретиться. Клем сказал, что в его угнетенном состоянии, вызванном разрывом с Хелен, он «предпочел общаться с ними, нежели с кем-либо другим»[2395]

. Критик не питал никаких иллюзий по поводу положения дел на Файерплейс-роуд. Он отлично знал: львиная доля насилия Джексона приходится на долю бедной Ли. Но сцена, свидетелем которой критик стал тогда в Спрингсе, была настолько ужасной, что он начал опасаться за ее жизнь[2396]. «До того как Ли заболела, она отличалась довольно крутым нравом, – рассказывал Клем. – Она была устрашающей, будто сделанной из стали. И такой удивительно компетентной во всем… А потом колит ее смягчил, и она перестала так сильно ругаться по любым поводам… Джексон не мог этого вынести». Когда-то в прошлом Ли была самой яростной и стойкой защитницей Поллока. Она верила в него, даже когда он сам в себя не верил. Теперь же Краснер была измотана болезнью, а Джексон сделал ошибочный вывод, что жена бросила его на произвол судьбы. И это окончательно вывело его из себя[2397]

. «Джексон злился и орал на нее с утра до ночи, – вспоминал Клем. – Он отлично умел находить в людях больное место и явно вознамерился ее уничтожить»[2398].

По словам Клема, он совершенно не понимал, почему Ли оттуда «не сваливала». Гринберг говорил: «Посадила себе на шею этого пьяницу. Мне не нравится называть Джексона пьяницей, но таким уж он был. Он был самым законченным алкашом из всех, кого я когда-либо встречал, а я, поверьте, видел их предостаточно»[2399]

. Клем принял сторону Ли. Ее вообще трудно было шокировать, однако нехарактерная для критика галантность ее, вероятно, удивила. Краснер все еще злилась на Гринберга из-за его статьи «Живопись американского типа», опубликованной той весной, где он так целенаправленно потоптался по Джексону[2400]. Она обижалась на него и из-за себя самой. Ведь когда-то критик преуменьшил значение ее картины. Однако Клем либо не знал об этих ее чувствах, либо они были ему просто безразличны. В тот период он почему-то принял на себя роль, совершенно для него нехарактерную, – стал защитником женщин. «Мы вдвоем выступили на борьбу с Джексоном», – рассказывал Клем[2401]. Благодаря ему Ли получила передышку. А Поллок обрел новую мишень для своих кухонных нападок.

В том августе полюбившийся Клему психотерапевт Ральф Кляйн тоже отдыхал неподалеку от Спрингса. Однажды Гринберг предложил Ли съездить с ним познакомиться. Джексон захотел присоединиться, и они втроем отправились нанести визит Кляйну. Если бы неврозы, которые эта компания везла с собой, были материальными, то машина под их грузом еле ехала бы. Кляйн принял Джексона как пациента, а Ли направил к своему коллеге, тоже большому почитателю Салливана, доктору Леонарду Сигелу. Клем свято верил в эффективность психотерапии, которая, как он был убежден, помогала ему в корне изменить свою ситуацию[2402]. Однако друзья Поллоков сомневались, что кто-то из этих «докторов» излечит Джексона или Ли. Пэтси Саутгейт, например, называла Кляйна «неуставным тридцатилетним мозгоправом». Она говорила: