Женщины Девятой улицы. Том 2

Вскоре после того, как Клем начал посещать психотерапевта, они с Хелен встретились выпить и поужинать. Гринберг изо всех сил старался быть милым, однако его спутница, хоть и со слезами на глазах, твердо и решительно заявила, что они должны окончательно расстаться. И Клем, как когда-то, много лет назад, когда получил письмо о разрыве от своей юной возлюбленной во время службы на военной базе в Мичигане, отреагировал на решение Хелен нервным срывом[2378]. «Клем был влюблен в Хелен по уши», – сказала Дженни[2379]. Весьма примечательное утверждение, учитывая, что она говорила об одном из самых могущественных и наводящих ужас персонажей в мире искусства Нью-Йорка, который к тому же был на 20 лет старше Хелен. Но Клем, опустошенный расставанием с подругой, действительно чуть не лишился рассудка. Его младший брат помог ему собрать вещи и съехать из квартиры Франкенталер, а затем отвез его к себе домой на Лонг-Айленд, где ухаживал за ним на протяжении нескольких недель. «Он был похож на лунатика, – вспоминал потом Мартин Гринберг. – И явно не в себе… Он не был маньяком в поведении, но был маньяком в мыслях». Парадоксально, но Мартин добавил: «И знаете, с ним в то время было гораздо приятнее общаться: он был более человечным и открытым, чем когда-либо до или после этого»

[2380].

Однако если дом Марка-Релли в идиллическом деревенском Спрингсе показался Хелен надежным убежищем от жизненных невзгод, то она жестоко ошибалась. Мало того что ее собственный душевный кризис вскоре усугубился из-за приезда на Лонг-Айленд Клема, еще и непосредственные соседи Хелен, Ли и Джексон, постоянно ужасно ссорились. Сначала дом сотрясался от его монотонных воплей: «Сука, сука, сука, сука, сука!» – а затем от ее горькой реакции на ругань мужа. После 10 лет брака Ли начала обдумывать самый радикальный вариант решения проблемы – развод[2381].

Для Поллоков 1955 год начался крайне неблагоприятно. В феврале пьяный Джексон, подравшись в гостиной с одним из друзей, сломал лодыжку во второй раз[2382]. Теперь он опять был сильно не в духе, пил с утра до ночи, поочередно то купаясь в жалости к себе, то пребывая в ярости. Чаще всего художник злился опять же из-за того, в какое ничтожество он превратился. Распухший, небритый, очень мало похожий на того мужчину, каким был раньше, в редкие моменты прояснения Джексон считал себя неудачником. «Вот дерьмо! Все, что во мне есть, – это мое искусство», – признался он как-то другу[2383]. При этом другому приятелю Поллок примерно в то же время сообщил, что не «прикасался к кисти» вот уже более года

[2384]. Художник был истощен и раздавлен психологически и физически. Он мог лишь ходить из угла в угол, волоча по полу свою загипсованную ногу, и орать: «Чего еще они все от меня хотят, что им надо?»[2385]

Но на самом деле его мучил другой вопрос: чего он сам ожидает от себя? Джексон был не способен достичь достаточно проясненного состояния сознания, чтобы выплеснуть на холст образы, дремлющие у него внутри. Ему оставалось лишь свирепствовать.

Наиболее авантюрные и смелые коллекционеры, которые все чаще рисковали вкладывать деньги в американский авангардизм, уже понемногу присматривались к картинам Джексона. В том году он, наконец, продал «Синие столбы» коллекционеру с Парк-авеню за целых 6000 долларов[2386]. Это была ошеломляющая сумма. Хелен вспоминала: «Слухи о продаже со скоростью лесного пожара распространились от пляжей в Спрингсе до мира искусства и даже за его пределы. Новость казалась невероятной»[2387]. И верно, 6000 долларов – это было больше, чем сумма, на которую большинство художников могли надеяться продать работ за всю свою жизнь. И все выглядело так, будто и на этот раз лед взломал Джексон. Однако если Ли данная ситуация очень радовала, то для ее мужа коммерческий успех ровно ничего не значил. Пол Дженкинс описывал один вечер в профессионально декорированной квартире некоего частного арт-дилера, который безуспешно пытался заинтересовать Нью-Йоркский музей современного искусства новой работой Джексона. В самый разгар важной и напряженной беседы Джексон вдруг огляделся и заявил: «Это какая-то ветряная мельница… быстро вертится, но никуда не движется». И повторил эту странную фразу несколько раз[2388]. Относился ли тот комментарий к безрезультатным попыткам продать его картину? Или к роскошной обстановке? Художник просто философствовал или готовился к очередному взрыву ярости? Раньше Джексон даже пьяным был способен контролировать свои вспышки, общаясь с людьми, в которых он нуждался. Но к той весне у него сломался и этот предохранитель.