Женщины, о которых думаю ночами

«Я владела фермой в Африке, у подножия нагорья Нгонг».

Дорогая Карен, именно так ты начинаешь свою историю, и когда я наконец стою во дворе твоего дома, фразы начинают мелькать в моем сознании, подобно видениям. Вот он – твой дом. Он меньше и куда скромнее, чем я себе представляла, но это он: Мбогани. Сюда вечерами приходили буйволы золотой пыли заката, как ты пишешь. С этой лужайки ты взлетела вместе с Денисом – на твоей голове летный шлем из козьей кожи, – чтобы перелететь через синеющую гору Нгонг. Отсюда ты отправлялась верхом на прогулку в девственный лес, начинающийся сразу за оградой, ныряя в него, словно

в зеленую занавесу. Здесь утренний воздух был прозрачен, как стекло, и такой свежий, что тебе казалось, будто ты стоишь на дне моря. А вот где-то там располагались круглые, с острыми крышами хижины кикуйю, а там, южнее, начинался мир буйволов, антилоп и львов – мир крупной дичи, придававший усадьбе экзотический флер, как если бы по соседству проживал король. И когда заходило солнце, казалось, будто воздух наполнялся животными

, а снизу от реки раздавался вой гиен. Здесь ты настолько ощущала себя частью этого мира, что твое дыхание сливалось с шелестом ночного ветра в деревьях. А когда после сезона дождей начинали цвести кусты кофе, вид был изумительный: словно над шестьюстами акрами земли повисло облако туманного мела и слепого дождя.

Ты постукивала ладонью по молодому стволу этого теперь уже столетнего тюльпанного дерева, на этой каменной скамейке ты сидела по утрам, совещаясь с работниками, а вечером курила и смотрела на холмы Нгонга, которые тогда еще не были закрыты разросшимися деревьями, как сейчас. Иногда с тобой сидел вождь племени кикуйю Кинанджуй, одетый в обезьянью шкуру, с котелком из бараньего желудка на голове, а с ним и другие старейшины, пришедшие обсуждать важные дела. И мальчишки вновь просили бы тебя поговорить, как дождь, потому что стихи, что ты декламировала, казались им дождем.

Здесь проводила ты субботние вечера, что были лучшим временем: уже никакой почты до вечера понедельника, а значит, можно чувствовать себя на время защищенной от долговых писем. Здесь появлялись в промежутках между походами Денис и твой друг Беркли Коул, поставлявшие тебе лучшие вина и сигареты и писавшие домой в Англию, чтобы оттуда выслали тебе книги и граммофонные пластинки. Отсюда одинокими вечерами ты смотрела в сторону Найроби, а висевший над ним космический туман

запускал в твоих мыслях бешеную пляску, рисуя перед глазами образы великих городов Европы.

И когда в одиночестве ты смотрела, как минуты одна за одной бегут по циферблату, тебе казалось, что сама жизнь уходит вместе с ними. Но при этом ты ощущала тихое, сокровенное присутствие тех, кто жил здесь до тебя, и их жизнь продолжалась, хотя и на другом уровне.

Я неспешно брожу по дому. В старые времена огонь кухонной плиты поддерживали круглые сутки. Из-за жара и опасности пожара кухню разместили в отдельном здании в конце коридора. Здесь все еще сохранился столетней давности ореховый стол для посуды, маслобойка, мясорубка «Беатрис» и сушилка для чулок Карен. Холодильников не было, еду хранили в обычном шкафу. Здесь Каманте готовил обед для королевских особ и взбивал яичные белки садовым ножом так, что они разлетались вокруг, точно облака летом.

Из рабочего кабинета Карен во двор и на террасу открываются стеклянные двери во всю стену. На боковом столике – подаренный Денисом граммофон, перед камином на полу леопардовая шкура. Стена закрыта полкой для книг, на металлической табличке выгравированы инициалы Дениса, а над полкой висят красный и зеленый корабельные фонари – ими посылались сообщения ближайшим друзьям: Денису и Беркли Коулу. На письменном столе дорожная пишущая машинка Карен «Корона» – маленькая, размером с современный уменьшенный ноутбук, но с тем отличием, что она одновременно является и принтером. Я представляю себе Карен. Вот она сидит, окруженная ворохом бумаг, и беседует с Каманте о своей книге. «Мсабу, ты сама веришь, что можешь написать книгу? – спрашивает Каманте, указывая с явным сомнением на лице на тяжелые книги в кожаных переплетах на полках. – Хорошая книга с начала до конца удерживается вместе. Даже если поднять ее и встряхнуть, она не развалится. А ты пишешь кусочки. Когда бои забывают закрыть дверь, кусочки разлетаются, падают на пол, и ты сердишься. Хорошей книгой этому не стать».