Женское счастье

Чуть позже Тамара уснула. Это был нечаянный отдохновенный сон — такой сон может застать человека и в транспорте, и за письменным столом, и у телевизора. Тамару сон накрыл на диване Олега, под пледом, которым они недавно были укрыты вдвоем.

Этот скоротечный сон Тамары был зыбким и радостно беспокойным. Ей мнилось в смутных, полуприглушенных красках, которые наводняли и комнату Олега, многолюдье большого роскошного концертного зала, где она стоит на сцене. Вернее, ее номер только что объявил конферансье, и она вышла на сцену.

Сольно Тамара никогда на сцене не пела, а тем более на такой огромной, в таком престижном зале с изысками лепнины и огромной люстрой в тысячу стекляшек. Весь зал, полный публики, замолк и ждет исполнения. И Тамара без всякого аккомпанемента вдруг запела песню, которую обычно со сцены не исполняют, а поют чаще всего в застольях — как правило, женщины, когда немного выпьют вина и поразмякнут…

Виновата ли я, виновата ли я, Виновата ли я, что люблю?

Песню она спела не до конца, слова последних куплетов забыла, да и вовсе толком не знала всего текста. Но доброжелательная публика ей дружно аплодирует, что-то выкрикивает. А Тамара улыбается, радостно раскланивается.

И тут ей, По-видимому, лучшей исполнительнице песни или лучшей эстрадной конкурсантке, выносят главный приз. Приз выносит тот же конферансье, который и объявлял ее номер. Тамара только сейчас и разглядела, кто этот человек: одет он в военную форму, и он не кто иной, как сосед Курдюмовых, говорящий с мягким южным «г».

Он вручает Тамаре большую цветную хлопушку. При этом не просто вручает, а предлагает тут же «бабахнуть» эту хлопушку, дернуть за шнурочек на глазах у всей восторженной публики. Ясно, что ничего страшного не произошло бы: хлопок — и фонтан разноцветных конфетти, и весело, как в детстве у новогодней елки. Но сам момент перед «выстрелом» очень трепетен: хочется зажмурить глаза, съежиться и ничего не слышать — и Тамара все медлила и медлила дернуть за этот шнурочек.

А потом дернула — вот он, веселящий хлопок, и многоцветье бумажного дождя.

…Пробудил Тамару, сорвал красочно-сумбурный короткий сон звук посуды: Олег убирал со стола чашки. Увидев, что Тамара открыла глаза, он улыбнулся и заботливо спросил:

— Не замерзла?

— Что? — промолвила испуганно Тамара, спросонья она сразу и не поняла, где находится. — Нет, не замерзла… — Только тут Тамара осознанно огляделась и переступила из сна в явь. Концертный номер кончился, и треволнения от подсунутой в руки призовой хлопушки прошли. — А сколько времени? Мне же домой надо.

— Можешь оставаться у меня, — простодушно сказал Олег. — Я даже теснить тебя не буду, на раскладушку лягу…

— Да ты что? Меня же искать будут… — вновь спохватилась Тамара, но при этом не произнесла слово «муж» и не назвала имя Спирина. — Извини меня, Олег. Отвернись. Мне одеться надо…

Когда Олег оставил ее одну, Тамара потянулась, вспомнила хлопушку из сна, усмехнулась: «А что, если и вправду не уходить? Вот и будет еще один ход вразрез».

Она стала собираться, а потом упросила Олега, чтобы не провожал ее до дому.

* * *

Домой Тамара вернулась разбитая, потерянная, раздерганная. Душу тяжелил ком впечатлений, которому предстояло еще долго дробиться, чтобы лечь осадком воспоминаний. Она сейчас совсем не знала, не понимала, где и в чем истинный свет, где пристанище и покой для женщины и для неверной жены. А самое страшное, как ей казалось, то, что она ни о чем не жалела. Ну и пусть — Олег! Пусть!.. Но дальше-то как жить? Так же? По-спирински, на два фронта?

Спустя немного времени — как предупреждал, поздно — вернулся домой и Спирин. Пьяненький и ласковый. Пьяненький он всегда становился обильно нежен и сентиментален.

— Ты, лапа, не сердишься на меня?… Ну и правильно… Знала бы ты, лапа, как наш «именинник» отвечал оппонентам и какой был фуршет!.. А я для тебя гостинец принес. Твой любимый шоколад, с орехами. — Карман пиджака зашумел оберточной фольгой шоколада. — А ты, лапа, была сегодня в своей секте-секции? Ты уже стала настоящей йогкой? Чем вы там занимались? Расскажи мне про какие-нибудь мантры…

Спирин подхватил Тамару на руки, поцеловал в лоб, в нос, в подбородок (в губы — немного промахнулся), продолжал что-то рассказывать о диссертанте и тут же пускался расспрашивать Тамару о восточных занятиях…

Она слушала его сладкий лепет, поглядывала снизу вверх в его голубые глаза и думала с укоризной и смятением: «Ведь я, Спирин, тебе сегодня отомстила. Ты и не догадываешься… Как все это легко и обыденно… И как глупо! Ведь теперь выходит, что и моя любовь к тебе — не любовь… Да, выходит, что не любовь. Что же это за любовь, если нет в ней верности? Значит, не святая она, значит, не от Бога. А если не от Бога, тогда вон, поди любись с каждым, лишь бы телу приятно было да на душе не совсем тошно… И зачем я предала Курдюмову? Зачем рассказала про нее мужу?… Как все глупо!.. Боже, как я любила тебя, Спирин! Из-за этой любви я сама себя потеряла. Я сама себе противна… А Олег тут ни при чем. Он тоже лекарь, тоже в белом халате ходит…»