Женское счастье

И хотя дурманно-мил был шелест спиринского голоса, и влюбленно-тепло синели его глаза, все же от нынешней ласковой участи Тамаре хотелось бы скрыться где-нибудь далеко-далеко. Упрятаться бы в келье какого-нибудь монастыря, а еще лучше — в своем былом девичестве, в неблизком областном районе, в родном тихом селе, стать школьницей, когда на душе нет еще пятен вины, когда неведомо еще чувство предательства и раскаяния…

Глава 10

О любви, которая дается людям от Бога, Тамара думала неспроста. После памятного вечера у Олега она порешила сходить в церковь, покаяться. (Олег не оставил ей мук совести, но все же — измена.) Каким образом это делают — на исповеди в храме или просто в просительном молении, она твердо не знала, но знала определенно, что грех может быть прощен Всевышним, если человек искренно в нем раскаялся. И хотя ей больше требовалось не прощение Всевышнего, а примирение «самой с собой», пойти в церковь она все же намерилась.

В младенчестве Тамара была крещена в своей сельской церкви; на службы, правда, не ходила, истово в Бога не верила, а ступала в храм по необходимости: на отпевание усопших родственников да ради любопытства — перед крестным ходом на Пасху.

В тот день, когда Тамара собралась в церковь, над городом разыгралась целая снежная буря. Ветер гонял мелкую снежную крупу, ударял в лицо прохожим, порывами сдирал с голов шапки, а стайку голубей сбросил с тротуара парка низовым сквозняком на снежный газон. Тамара шла, заслонившись воротником пальто от ветра, глядела себе под ноги, старалась не замечать встречных прохожих: и этот визит, в церковь, она хотела оставить в тайне — зачем от кого-то лишние вопросы и домыслы, чего это вдруг она надумала идти в Божий храм.

Дикие голуби, стайкой попавшиеся на дорожке, отлетели прочь, вверх, на голые ветки тополя; Тамара подняла голову, невольно проследила, куда метнулись птицы, а дальше взгляд ее устремился по-над деревьями, и тут она увидела вдали церковный крест над самой высокой и большой зеленой купольной маковкой. Тамаре сразу захотелось перекреститься, но она почему-то постеснялась прохожих.

А чем ближе она была к церкви, тем ступала осторожнее, робче. Этот городской храм, давно уже ей известный и единственный работающий в их районе, теперь воспринимался по-иному; никогда она не тянулась к нему, никогда не стремилась в церковь с надеждою на какое-то искупление и на поиск истины, да и никаких церковных правил и установок не знала.

Обедня, как поняла Тамара из нечаянно услышанных слов прихожан, уже кончилась. Видать, только что, ибо осанистый батюшка со светлой редкой бородой стоял у аналоя среди моленников. Низкорослая группа немолодых женщин в платках и в стеганых жакетках и пальто, сутулый сухонький старичок в беспогонной шинели и мужчина-альбинос в круглых очечках окружили священника, с почтительным интересом смотрели на него, внимая его обыденной, не литургической речи.

Четырехъярусный иконостас поблескивал лаком отреставрированных икон и золотом разделительной колоннады. Под самым куполом, в центре потемневшей потолочной росписи, проступал образ Бога-отца и полукольцом вытянулась надпись в старорусском написании: «Прииди-те ко мне, все труждающиеся и обремененные, и я успокою вас». В этой надписи скрывалось много подкупающего смысла и утешения.

Из простенков и с квадратных колонн тоже глядели иконописные лики апостолов, святых великотерпцев, Богородицы, Иисуса Христа. Пред иконами, отблескивая на стеклах и окладах, горели в шайбах-подсвечниках восковые, полупрозрачные у огоньков свечки. Эти огни вселяли в душу покой и тепло. Этот свет размягчал слишком трагическую торжественность церковной атмосферы.

Тамара подошла поближе к амвону, чтобы получше разглядеть священнослужителя. Его она увидела впервые. Прежнего настоятеля она иногда встречала на улице — он был преклонных лет, седобородый, сухонький, его в городе многие знали и уважали. Этот же был не так стар — напротив, даже как-то чрезмерно молод для своего сана.

Присмотревшись к нему, Тамара поразилась его годам: да он, самое большее, ровесник Спирину, а то и вовсе моложе! Достаточно крупный по фигуре, он имел мелковатые черты лица: небольшие светлые глаза, полуприкрытые бледными, синеватыми веками, худой прямой нос и неширокие худые скулы, с которых сбегала светлая поросль слегка курчавой бороды. Держал он себя с достоинством, что-то с расстановкой отвечал на вопрос старика в шинели и при этом придерживал рукой большой серебряный крест на груди.

«Могла бы я ему исповедаться? Рассказать всю правду до донышка? — спросила себя Тамара. — Ни за что! — ответила она скоропалительно на свой же вопрос с опасением, будто ее принудят к исповеди. — Язык бы не повернулся признаться во всем этому молодому парню, хоть он и в рясе. Как бы он на меня смотрел, узнав, что я и на Курдюмову донесла, и Олегу не отказала!» Она отвернулась от приходского настоятеля, пошла в притвор, где продавали свечи и пеструю церковную утварь.