Жены и дочери

Операция леди Камнор прошла удачно, было решено через несколько дней перевезти ее в Тауэрс, где она могла окрепнуть на свежем деревенском воздухе. Ее случай очень интересовал мистера Гибсона, тем более что его мнение, расходившееся с мнением двух-трех лондонских светил, в итоге оказалось верным. Вследствие этого, пока дама оправлялась, его часто вызывали на консультации; кроме того, у него хватало работы с его пациентами в Холлингфорде, да еще пришлось писать вдумчивые письма собратьям-медикам в Лондон, так что оказалось непросто выкроить три-четыре часа, необходимые на то, чтобы съездить в Хэмли и повидать Осборна. Впрочем, мистер Гибсон отправил Осборну письмо с настоятельной просьбой описать в подробностях все его симптомы, причем незамедлительно; получив ответ, он пришел к заключению, что особой срочности нет. Осборн в свою очередь просил его не тратить времени на поездку в Хэмли с одной лишь целью осмотреть его. В итоге визит был отложен до «более подходящего времени», а оно порой настает слишком поздно.

Все это время упорные слухи о встречах Молли с мистером Престоном, об их тайной переписке и свиданиях наедине в безлюдных местах набирали силу и приобретали форму скандала. Простодушная девушка проходила по тихим улочкам, даже не подозревая о всевозможных домыслах на ее счет и не ведая о том, что превратилась в городке в своего рода паршивую овцу. Служанки ловили обрывки разговоров, происходивших в хозяйских гостиных, и перетолковывали услышанное в своем кругу, преувеличивая и огрубляя все, как это свойственно необразованным людям. Мистеру Престону тоже стало известно, что молва объединяет его имя с именем Молли, впрочем вряд ли он сознавал, как далеко завело местных сплетниц пристрастие к сенсационности; он посмеивался над этим недоразумением, однако ничего не предпринимал, чтобы его развеять. «Поделом ей, – говорил он себе, – нечего было совать нос в чужие отношения». Он чувствовал, что вполне отмщен за то смятение, в которое повергла его угроза рассказать обо всем леди Харриет, за унижение, которое он испытал, когда услышал из ее не терпящих кривды уст, в каком тоне говорили о нем она и Синтия: одна – с сильнейшей неприязнью, другая – с очевидным презрением. Кроме того, начни мистер Престон опровергать эти слухи, сплетницы начали бы докапываться до истинной подоплеки, выплыли бы на свет его бесплодные попытки уговорить Синтию не разрывать помолвку, а это было ему совсем ни к чему. Он злился на себя за то, что не в силах был разлюбить Синтию, – разумеется, любил он ее на свой особый лад. Он говорил себе, что многие куда более родовитые и состоятельные женщины сочли бы за честь выйти за него замуж; были среди них и весьма недурные собой. Он задавался вопросом: почему он, глупец, продолжает цепляться за эту бесприданницу, да к тому же еще и ветреницу? Ответ был с точки зрения логики самый дурацкий, однако спорить с ним было трудно. Синтия была Синтией, и даже сама Венера не способна была ее заменить. В этом, и только в этом мистер Престон оказался куда более порядочным, чем многие достойные люди, которые в поисках подходящей невесты с легкостью переключаются с недоступного на доступное и стараются не давать особой воли ни чувствам, ни фантазиям, пока не найдут женщину, которая сама даст согласие стать их женой. Мистер Престон знал, что никто и никогда не заменит ему Синтию, однако порой на него накатывала такая ярость, что он готов был пронзить возлюбленную кинжалом. Следовательно, Молли, вставшая между ним и предметом его чаяний, не могла рассчитывать ни на его благоволение, ни уж тем паче на его содействие.

И вот настал момент – причем с того чаепития у миссис Доус прошло совсем немного времени, – когда Молли поняла, что на нее смотрят косо. Когда внучка миссис Гудинаф остановилась, чтобы поговорить с Молли на улице, пожилая дама тут же утащила ее прочь, а от задуманной ими долгой прогулки вдвоем девочку заставили отказаться под явно надуманным предлогом. Некоторым своим подругам миссис Гудинаф объяснила свои действия в следующих словах:

– Я, знаете ли, не стану попрекать девушку тем, что она встречается со своим миленьким во всяких разных местах, – пока об этом не пойдут разговоры, а вот уж если они пошли – а о Молли Гибсон сейчас кто только не судачит, – то мой долг перед Бесси, которая доверила мне Аннабеллу, сделать так, чтобы дочку ее не видели вместе с девицей, которая умудрилась стать предметом пересудов. У меня такое правило, очень, кстати, по-житейски мудрое и надежное: блюди себя, чтобы о тебе не пошли разговоры. А уж если о которой они пошли – чем дальше будут от нее держаться друзья, пока все не стихнет, тем лучше. Словом, я и близко не подпущу Аннабеллу к Молли Гибсон, по крайней мере не в этот ее приезд.