Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

— Странно, однако, — имея в виду, что на завтра, на одиннадцать утра, у него назначена встреча с командующим Особой Дальневосточной армией Блюхером, человеком-легендой, выбранном на минувшем партсъезде кандидатом в члены ЦК.

В этом задании редактора, если разобраться, было действительно много странного, и это дошло до Алексея Петровича только сейчас, когда до встречи остались считанные часы.

Ну, во-первых, в «Гудке» если и писали о Красной армии, то вскользь, информативно; во-вторых, командарм Блюхер с двадцать девятого года, почитай, находится как бы в опале, почти безвылазно сидит при своей Особой Дальневосточной армии, нацеленной на КВЖД, и если появляется в Москве, то это проходит незамеченным.

Года два-три назад ходили слухи, что Блюхер будто бы каким-то образом был причастен к заговору Предсовнаркома РСФСР Сырцова, намеревавшегося — опять-таки будто бы — сместить нынешнее руководство партии вместе со Сталиным. Но дело это не получило широкой огласки, а из скупых строчек информации о пленуме ЦК и ЦКК, на котором рассматривалась фракционная деятельность Сырцова, Ломинадзе и их сообщников, напечатанных в "Правде", трудно было составить определенное представление о случившемся. Тем более что о Блюхере там не было ни слова.

Наконец, в-третьих или даже в-четвертых, есть газета "Красная звезда", официальная трибуна высшего командования Красной армии, а чтобы в "Гудке" — так это впервые. Да при этом еще надо выяснить у командарма его взгляды на современные способы ведения войны, стратегию и тактику. И кому? Алексею Задонову, который в военном деле ни уха, ни рыла.

Алексей Петрович редко специально готовился к подобным встречам, полагаясь на свою интуицию, эрудицию, отличную память и вдохновение. Наконец, у него было реноме журналиста, который обо всем пишет таким языком, который понятен не только специалисту, но и полуграмотному крестьянину. Он в своих очерках и репортажах как бы брал за руку несколько совершенно разных людей и вел их по диковинному саду, помогая не столько понять, почему этот сад растет и плодоносит, сколько ощутить его благоухание и волшебное многообразие.

Однако, похоже, для этой встречи, чтобы не попасть впросак, надо иметь и что-то еще, помимо интуиции и вдохновения.

И Алексей Петрович, вспомнив виноватое лицо главного редактора, его бегающие глаза, когда он растолковывал ему это задание, почувствовал, что за этим интервью скрывается какая-то недоговоренность со стороны главного редактора и, не исключено, таится опасность для самого Задонова.

И Алексей Петрович, сварив себе крепкого чаю, обложился последними статьями и брошюрами Ворошилова, Тухачевского, Егорова и еще каких-то командармов и комкоров, чем снабдили его в редакционной библиотеке, и погрузился в мир, доселе почти незнакомый, увлекся и не заметил, как наступило утро.

Глава 20

В это же самое время, когда Алексей Петрович штудировал многообразие взглядов на современную войну, в конце коридора у окна торчали его брат Лева и Петр Степанович, курили, вспоминали прошлое. Им обоим вот-вот стукнет сорок четыре, они казались себе стариками, у которых все лучшее в жизни осталось позади, а впереди практически ничего не светит: новые люди с новыми взглядами и замашками оттерли их в сторону, и ладно, если только оттерли, а ведь могут запросто и стереть.

Правда, у Льва Петровича, не прошедшего и не испытавшего всего, что прошел и испытал Петр Степанович, на взгляд Петра Степановича, было все-таки оптимизма побольше, а сам оптимизм имел несколько легкомысленный оттенок. Но это объяснимо.

Сам же Лев Петрович полагал, что лишь недалекие люди судят о жизни исключительно на основании собственного опыта, а умные должны уметь делать выводы и из чужого. А чужой опыт, на кого ни глянь, оптимизма особого не вселял. Но жить-то надо, а если жить, то с высоко поднятой головой и с улыбкой.

Наконец, одно дело — судьбы отдельных людей, и совершенно другое — судьба Отечества. С этой стороны вроде бы все в полном порядке: страна строится, крепнет, на глазах поднимается вверх из лесов и болот корпусами новейших заводов и фабрик, электростанций, новых городов; миллионы людей от Камчатки до западных границ день и ночь, кирпич к кирпичу возводят новые стены, рельс к рельсу укладывают новые железные дороги, накатывают асфальт на новые шоссе. Правда, сами люди как-то теряются за этими заводами и городами, будто их задача построить и умереть, а там придут новые люди, и уж они-то… Но тут, видимо, ничего не поделаешь, тут, видимо, дело в самой эпохе… Опять же, какие люди… О самых простых работниках, своими руками преобразующих страну, пишут в газетах и даже в романах, о них день и ночь кричит радио, их показывает кинохроника, их делают героями художественных фильмов… Тут, конечно, есть некая искусственность, притянутость, так ведь люди, которые пишут сценарии и крутят ручки кинокамер, у станков не стояли, кирпичи не клали, в земле не ковырялись. Их искусственность от их искусственного положения в реальной жизни.