Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

Вместе с тем Михаил Васильевич, будучи человеком приметливым и рассудительным, понимал, что всякое новое дело не может обойтись без трудностей и природного нашего русского головотяпства: потому, во-первых, что оно, дело то есть, действительно новое; во-вторых, к новому делу всегда охотно прилепливаются такие людишки, которым при старых порядках ходу не было то ли по их дурости и лености, то ли по вредности характера, то ли еще по каким статьям, и эти людишки от жизни такой озлобились и по злобности своего характера больше всего новому делу вредят, хотя на словах желают, чтобы вышло как лучше.

Известно также, что в таком огромном зачине, как практически свершить, чтобы народу жилось лучше, вообще мало кто смыслит, всяк толкует этот зачин на свой лад, то есть как кому выгоднее. Чаще всего верх берет тот, у кого язык как помело, кому в земле ковыряться неохота, зато дай поверховодить, а об уме и расчетливости тут и не спрашивай. Умные да расчетливые пока семь раз отмерят, дурак, глядишь, уже семь раз отрезал, так что уж и деваться некуда, знай только поворачивайся, чтобы изрезанное да раздерганное снова как-нибудь склеить и привести в божеский вид. Уж Михаил Васильевич на это и насмотрелся, и шишек набил и в царские времена, и в нынешние.

В небольшой деревушке Мышлятино тоже, между прочим, нашлись два таких крикуна, которым с самого начала было ясно и понятно, в которую сторону податься. А ясно и понятно им было лишь одно: надо создавать коммуну, чтобы все было общим и никто бы друг от друга ничем не отличался. Ох, и сколько же тогда крику было, до драки дело доходило, до вил и кольев.

Однако против Михаила Васильевича кишка у этих крикунов оказалась тонка: вместо коммуны в деревне создали товарищество по совместной обработке земли. Крикуны через какое-то время из чистого, поди, упрямства подались в соседнюю коммуну, что обосновалась в бывших барских хоромах, а немного погодя и вообще слиняли в город, и та коммуна, как и немногие другие, какие образовались в округе, вскорости зачахла и развалилась. А барские хоромы сгорели по неизвестной причине.

Впрочем, и сам Михаил Васильевич — это он только на людях такой решительный и всезнающий, а на самом деле… Сколько колебаний, сколько раздумий и бессонных ночей хоть с тем же ТОЗом — и не в смысле нужен-не нужен, а в том смысле, как наладить дело, чтобы не промахнуться, не ославиться, чтобы людям было выгодно, чтобы они поверили в новое дело и сами проявляли к нему охотку и старание. Ведь в деревне безлошадных дворов почти половина, а у кого тягло имелось, те не очень-то спешили делиться своим кровным с теми, кто всю жизнь трепался в батраках, на поденщине да на отхожих промыслах, а заработанные гроши, к тому же, редко доносил до дому, большую часть оставляя в кабаках. Такому и дай тягло, все равно толку не будет, все прахом пойдет.

С другой стороны, землю разделили по едокам, и так получалось, что едоков у тебя много, земли тоже хватает, есть у тебя даже какое-никакое тягло, да все равно весь надел свой одному не осилить, хоть завяжи пупок двумя узлами. А вместе вроде как должно получиться…

Опять же, взять те же налоги. С налогами государство хитро повернуло, как когда-то повернул это дело Столыпин. Только все наоборот: тот давал льготу тем, кто отделялся от общины и уходил на отруба, а нынешняя власть с единоличника дерет вдвое и втрое, а коли встал на коллективные рельсы — тут тебе всякие скидки и поблажки. Знай себе пользуйся. Да надолго ли? — вот в чем вопрос.

Удалось Михаилу Ершову в начале двадцатых убедить мышлятинцев пойти по новой дороге, доказал им выгодность нового направления и бессмысленность сопротивления властям: уж лучше как-то приноровиться к новым порядкам, приспособиться, чем ждать, когда силком, ободрав бока и выбив половину зубов, загонят в общее стойло и расставят как бог на душу положит.

Поскольку во всей округе они первыми перешли на новые рельсы, им и помогали больше других, и в пример ставили. Потому и переход от ТОЗа к колхозу прошел в Мышлятино легче, чем в других деревнях. Наконец, поскольку, опять же, оказались первыми, снова имели льготы законные и поблажки от государства, отчего три последних голодных года пережили легче и без особых потерь. Ну и… ловчили, само собой, как умели.

Чего греха таить: научился Михаил Васильевич и пыль в глаза пускать, и поплакаться на бедность, при этом отчетность держать в нужном порядке. Насчет отчетности — это он быстро смекнул: новые власти в деле смыслят мало, зато до всяких бумажек падки, а по бумажкам у него все и всегда — чин-чинарем. Хватким мужиком оказался Михаил Васильевич Ершов, с природной крестьянской хитрецой. А иначе нельзя, иначе не удержишься.

Глава 3

— Спервоначалу в баньку, в баньку, — с удовольствием выговаривал каждое слово Михаил Васильевич, слегка подталкивая своего гостя на крыльцо и не давая ему раскрыть рта. — Потом перекусим, чем бог послал, а там уж и за дела. Так вот у нас водится, по русскому обычаю то есть.